Своей дорогой
Шрифт:
— Мы сдержали слово, Эгберт, и приехали без предупреждения. Ты позволишь нам посмотреть на твои владения?
— Як вашим услугам, — ответил Рунек, кланяясь девушке, грациозно спрыгнувшей с седла, едва дотронувшись до руки жениха.
— Мы остановились в Радефельде и заглянули через открытые окна в ваше жилище, господин Рунек, — сказала она. — Господи, что за обстановка! Неужели вы действительно собираетесь прожить так все лето?
— Почему же нет? Мы, инженеры, — кочевой народ; нам надо уметь
— Но ведь в Оденсберге у тебя прекрасная квартира, а экипаж всегда к твоим услугам, — заметил Эрих. — Почему бы тебе не жить там?
— Потому что тогда мне придется ежедневно терять три часа На дорогу сюда и обратно. У меня в Радефельде книги и работа; Все остальное меня не очень интересует.
— Да, ты спартанец и физически, и нравственно, — со вздохом сказал Эрих. — Хотел бы я быть похожим на тебя, но, к сожалению, о подражании и думать нечего. Я слишком избаловался на юге и вот теперь расплачиваюсь.
Он вздрогнул как от озноба. Очевидно, он страдал от климата своей родины, не желая признаться в этом даже самому себе; он был бледен и нездоров на вид, а прогулка верхом, казалось, больше утомила, чем доставила ему удовольствие. Тем более бросался в глаза цветущий вид его невесты. Для нее продолжительная и быстрая езда была игрушкой, и она с большой досадой подчинялась необходимости ради Эриха придерживать лошадь. Впрочем, она была в прекраснейшем настроении и даже к Эгберту отнеслась чрезвычайно любезно; ни один взгляд, ни одно слово не напоминали об их стычке при первой встрече.
Рабочие почтительно кланялись молодым господам; их взгляды с восторгом следили за невестой; красота Цецилии и здесь произвела фурор, только Рунек казался нечувствительным к ней. Он сопровождал своих гостей, подробно объясняя непонятное, но по отношению к баронессе Вильденроде хранил прежнюю сдержанность и обращался в основном к Эриху, хотя не нашел в нем особенно внимательного слушателя; молодой наследник выказывал лишь вялое, полувынужденное участие ко всем этим вещам, которые, казалось бы, должны были интересовать его больше всего.
— С трудом верится, что ты сможешь сделать все это за несколько недель, — наконец сказал Эрих с откровенным удивлением. — На это следовало бы посмотреть моему шурину, который теперь целыми днями торчит на заводах. Я никогда не поверил бы, что Оскар может чувствовать такой страстный интерес к подобным вещам.
Рунек ничего не ответил, но его губы презрительно дрогнули. Эрих не заметил этого и продолжал:
— Да, не забыть бы, Эгберт! На днях мы устроили прогулку в горы, и кое-кому из нашего общества показалось, будто крест на Альбенштейне покосился. Папа желает, чтобы это было исследовано для предупреждения несчастного случая. Нет ли среди твоих рабочих человека, который согласился бы сделать это?
—
— На Альбенштейне? — спросила Цецилия. — Но ведь он, говорят, недоступен.
— Для обыкновенных смертных недоступен, — пошутил Эрих. — Для того, чтобы предпринимать подобные прогулки по нашим горам, надо быть Эгбертом Рунеком. Я думаю, Эгберт был на Альбенштейне уже раза три-четыре.
— Я привык ходить по горам, — спокойно сказал Рунек. — Мальчиком я излазил все скалы и утесы, а такое умение не утрачивается. Впрочем, Альбенштейн не недоступен; нужно только обладать крепкими нервами и хладнокровием, — тогда пройти можно.
— Бога ради, не говори этого! — воскликнул Эрих. — Иначе Цецилия, чего доброго, вернется к сумасшедшей мысли, которой она недавно напугала меня. Она непременно хотела отправиться на Альбенштейн.
По-видимому, Рунека удивила такая фантазия.
— Ну да! — весело ответила Цицилия, — мне хотелось бы постоять там около креста, высоко-высоко, у самого края пропасти. Должно быть, это страшное и сладостное чувство! Но даже мысль об этом приводит Эриха в ужас.
— Пили, ты мучаешь меня своими шутками!
— Ты считаешь это шуткой? А если бы я говорила серьезно, ты пошел бы со мной?
— Я? — воскликнул Эрих с таким видом, точно ему предлагали спрыгнуть с того утеса, о котором шла речь.
На губах невесты заиграла сострадательная, почти презрительная улыбка; она едва заметно пожала плечами.
— Успокойся! Такого доказательства любви я от тебя не потребую; я пошла бы одна.
— Цили, Бога ради! — воскликнул Дернбург, уже серьезно испуганный, но Эгберт остановил его мольбы, спокойно и уверенно заметив:
— Тебе нечего бояться, эта дорога не для избалованных дамских ножек. Баронесса Вильденроде едва ли попытается предпринять такую прогулку, а если и попытается, то через пять минут вернется.
— Вы убеждены в этом? — странным тоном спросила Цецилия, причем ее глаза заблестели.
— Да, потому что знаю Альбенштейн.
— Но вы не знаете меня!
— Может быть, и знаю!
Цецилия молчала; ответ, казалось, поразил ее; вдруг ее взгляд упал на жениха, и она насмешливо улыбнулась.
— Не делай такого несчастного лица, Эрих! Ведь все это шутка; я и не помышляю об Альбенштейне и его ущельях, в которых, говорят, легко свернуть себе шею… Каким образом вы умудрились взорвать этот каменный колосс, господин Рунек?
Эрих с облегчением вздохнул и обратился к старому надсмотрщику, стоявшему неподалеку и видимо ожидавшему, чтобы с ним заговорили.