Свои чужие
Шрифт:
Костя держится за левый глаз, а Варламов встряхивает кисть руки, будто стряхивает с неё грязь. Ну, по крайней мере, именно так я и трактую. Мне хочется. Я злая сейчас, как кобра.
Я не вижу Димино лицо, увы. Я бы хотела, на самом деле. И снова не слышу, что он говорит, но когда он шагает к подъезду — точно вижу, как Костя смотрит в его спину, явно прикидывая, не налететь ли “с тыла”.
Блин, вот серьезно, оставил бы мне хотя бы что-то доброе и хорошее на память, а то я теперь, анализируя эти отношения, буду только морщиться, вспоминая вот
Ох, и осатанела я после развода, застервозилась.
Но в груди по-прежнему ворочается слежавшийся плотный болезненный ком, а в глазах все так же сухо, и хочется плакать. Но не по Костику мне лить слезы, ей богу. Не хочу.
Еще из-за Эльки можно, но и то, если хорошо подумать. И то — нет.
Анисимов все-таки догоняет, что нападение со спины ему все равно аукнется фонарем и под вторым глазом, торопливо бросается к своей машинке, уезжает еще до того, как хлопает дверь моей квартиры.
Дима вернулся.
А я стою как вкопанная у окна своей спальни и не двигаюсь с места. Не могу. Ноги будто приклеились.
Моя гора не ждет Магомета, моя гора является ко мне самостоятельно.
Является, встает за спиной, опускает руки на мои плечи, ободряюще сжимает на них свои пальцы. Окутывает меня самим собой будто теплым облаком спокойствия. Блин, вот не должен он у меня таких реакций вызывать. Не должно быть мне спокойно с ним.
— Ну, как ты, Полин? — Дима осторожен, как ныряльщик к акулам. А я беззвучно дергаю плечом, потому что вербально описать то, что сейчас творится в моей душе, довольно сложно.
Как я? Оглушительно вдребезги. Вот как.
Подруга предала, жених оказался лютым мудаком, и вот сейчас самое первое мое желание — взять за грудки бывшего мужа и потащить его на кровать. Зря, что ли, в спальне стоим, да? Чтобы знал, что не фригидная я ни разу. Для него — нет. И вот что это за умопомрачение такое?
Я не знаю. У меня, между прочим, второе расставание в жизни. И в первое, по техническим причинам, бывшего мужа рядом не было. А на других мужчин мне смотреть было тошно. Потом стало чуть менее, и вот. Только получила лишнее доказательство того, что все-то я тогда ощущала правильно.
И век бы с мужиками не связывалась, да только без них семью не построишь. А хочется ведь.
— Зря ты слушала все это, — замечает Дима, и мне становится неловко, от недоверчивых мыслей в его сторону.
— Ну почему зря, — я болезненно улыбаюсь, разворачиваясь к Диме. — Зато теперь знаю, на кого потратила два года своей жизни. И не буду обманываться на его счет.
— Злопамятная? — Дима улыбается краешком губ.
— Ну, “скучная” от “фригидной” недалеко ушла, как думаешь?
Когда я разворачивалась, Диме пришлось с моих плеч руки убрать. И это мне чуть-чуть облегчило близость к нему. Но сейчас он делает хуже, чем было — подается вперед,
И все сложнее не двинуться к нему, не уронить голову к нему — хотя бы на плечо.
— Поль. Я тогда кретин был, — с тихим и таким искренним сожалением вздыхает Варламов.
— Что-то изменилось? — иронично поднимаю бровку я.
На самом деле это бессмысленная шпилька, я знаю, что изменилось все. И я, в том числе, а он — тем более. Все-таки личная неуспешность вредна для человека, особенно для такого амбициозного как Варламов. Вот и его тогда, в нашем с ним браке, это отравляло. Отравило и меня, мы же были как два сообщающихся, сросшихся сосудика.
Он просто смотрит на меня с тоской, а я хочу его убить, вот правда. Я столько бастионов возвела против того, чтобы так безнадежно теряться, когда вижу его, так старательно пестовала ненависть к нему, чтобы что?
Чтобы вот так стоять и обмирать?
Чтобы даже дышать через раз, будто какая-то малолетка?
Но, блин, какие же у него красивые глаза. Серые, цвета ноябрьского неба. Я всегда поражалась, как он, при всей своей энергичности и неуемности, такой летний — и с такими осенними глазами. Такой острый контраст внешности и души.
Вот целовать Диму — все равно, что целовать солнце. И вкус у него действительно летний, и жар растекается от губ к кончикам пальцев на ногах. Можно ли ловить губами тепло? Можно. Я вот сейчас ловлю. И только одна мысль в голове.
Как же я без него замерзла…
И до мурашек сейчас, когда он просто меня целует. До мурашек, до восторженного трезвона по всем душевным колокольням.
Самое паршивое, что мне нужно остановиться. Ведь он-то не остановится, ему-то втемяшилось, я знаю. Но кто-то должен.
С одной стороны, что мне сейчас мешает просто наслаждаться этим? Ведь мне хочется, хочется снова называть его своим летом, снова прогреваться солнечным жаром его поцелуев.
Нету уже Кости, есть только саднящая пустота в груди, хоть я и знала, что с Костей у меня далеко не самые сказочные отношения. Но все. Нет его, мне можно не стыдиться, что от прикосновений бывшего мужа я так немыслимо дурею. Я знаю, если дам ему шанс, с ним мне будет хорошо. Как ни с кем. Потому что дура. Потому что до сих не смогла вырезать свою первую любовь из души. И вот он тут, вот оно, его место, и нам уже никто не мешает.
И все же неприятный червячок точит сердце в моей груди.
Надолго ли возвращается в мою жизнь это мое лето? Мне сейчас плохо, я себе поддаюсь из-за этой тоски, из-за пустоты, потому что сразу два близких человека меня предали.
И что будет, если я поддамся этому наваждению до конца, снова утону в нем, а потом… Что будет потом, если он со мной опять наиграется и снова захочет пойти поискать себе кого повеселее? Сколько целого и живого от меня останется?
Да, вырезать любовь к Диме я из сердца не смогла. Но и простить его не смогла тоже.