Свои чужие
Шрифт:
Едва выдаётся свободная минутка, закрываюсь в тёмной кладовке и, сев на табуретку, набираю номер Серёжи. Ноги гудят от усталости, я всё, что нужно, сделала. Работать процедурной медсестрой непросто — на тебе огромная ответственность. По сто раз сверяюсь с назначениями врачей, чтобы не дай бог не перепутать. Наслышана, что бывало и такое. Иначе почему со скандалом уволили прошлую медсестру? Мне никто не говорит причин, но подозреваю, что она здорово накосячила.
На другом конце провода идут длинные гудки. Серёжа меня всегда и во всём поддерживает. Как может и как умеет. Он вообще
Серёжа тут же снимает трубку. Не занят, может разговаривать. Он внимательно выслушивает рассказ о нашей с бабулей субботней поездке в детский дом. Негодует, когда я перехожу к теме синяков у Майи. И надолго замолкает, едва сообщаю о том, что хочу взять сестру под опеку.
— Ты сейчас шутишь? — переспрашивает Серёжа.
— А что, похоже? — тут же огрызаюсь в ответ.
— Нет, просто я немного в шоке, Вита. Зачем тебе это? В двадцать два года! У тебя вся жизнь впереди. Интересная, свободная. Ребёнок, пусть и такой взрослый, как Майя, — это обуза. Хватит, ты уже бабушку к себе перевезла… Сердобольная ты моя душа.
Меня захлёстывает негодование, буря поднимается внутри. А говорила, тихо и спокойно с ним… Он же видел Майю! Ездил со мной в первый раз. Потом долго размышлял на тему финансирования детских учреждений. Что с этим в стране крупные проблемы! Бедные дети, живут в плохих условиях. А теперь вот так, да?
— У тебя нестабильная зарплата, Вита, — продолжает нудить Серёжа. — Учёба в медвузе. После лета, может, и вовсе не сможешь работать, потому что времени не будет. И что потом? На что содержать Майю? Только не говори, что на бюджетные деньги: сама в курсе, что платят чуть больше двадцатки! Не справишься с обязанностями — Майю заберут.
— Ты говоришь, как директор детского дома! — закипаю я. — Ещё оправдай физическую расправу, которую устроили Майе другие дети! И тогда я точно положу трубку!
На самом деле злит то, что в его словах есть доля истины. Я шатко и неуверенно стою на ногах. Сегодня работа есть, а завтра её нет. И что потом?
Но я не нотации хотела услышать, а получить поддержку. Что вдвоём мы справимся, например.
— Я не собирался оправдывать. Это всё же разные вещи, — вздыхает Серёжа. — Вот скажи мне… с чего ты взяла, что Кузнецовы плохие? Да, хотят взять над Майей опеку. Да, у них уже много приёмных детей. Какие минусы? Не пойму… Они могут дать твоей сестре гораздо больше, чем ты сама.
— Спасибо, что выслушал! — произношу, поднявшись с табуретки и направляясь к двери. — Это была последняя капля, потому что в твоих дерьмовых советах я не нуждалась. Мне пора!
— Вита-Вита… Не стоит так остро реагировать на правду, — последнее, что слышу, прежде чем бросить трубку.
Я не просто остро реагирую… Я злюсь! Дико! Серёжа, мой спокойный и ласковый Серёжа, всегда понимающий и добрый, только что сказал, что я не способна справиться с сестрой-подростком!
В этот момент я серьёзно задумываюсь над словами Кати,
Выхожу из кладовки, громко, на весь этаж, хлопаю дверью и возвращаюсь в процедурный кабинет. Надо успокоиться, надо… Потому что руки дрожат, меня всю трясёт. Как я буду работать в таком состоянии?
В кабинете ждёт новенькая пациентка. Бледная, с потрескавшимися губами и заплаканными глазами. Старшая медсестра тоже здесь. От неё мне здорово влетает! Оказывается, пока я разговаривала по телефону, меня обыскались. Пациентка худенькая, тоненькая. Никто не может попасть в вену. Уже и Катя пробовала, и Вера. Только что побежали вызывать из реанимации медсестричек, на случай если я не справлюсь.
Старшая сопит над душой, когда я, надев перчатки и обработав руки, фиксирую вену и прижимаю её пальцами чуть ниже места введения катетера. Видно, что девушке искололи всё, что только можно! Бедная, она вздрагивает и жмурится, как только я к ней прикасаюсь.
— Не бойся, — мягко прошу её. — Сейчас всё получится.
Галина Николаевна делает глубокий вдох, наклоняется ниже и цепляет на нос очки. Не люблю, когда кто-то под руку лезет, но прогнать её, увы, не могу.
Прокалываю кожу под острым углом и ввожу катетер. В камере появляется кровь, поэтому я уменьшаю угол наклона, приблизив катетер к коже.
— Ну надо же, — цокает языком старшая. — Пойду скажу девчатам, что нам не нужна подмога.
Я не получаю похвалы от Галины Николаевны, но чувствую рвущуюся из меня гордость. В этот момент ненадолго забываю о личных проблемах, о Серёже и об опеке. Пока не до этого.
У Риммы Львовны заканчивается капельница. Я бегу к ней в палату, кружу рядышком, отсоединяю систему. Мама Кирилла почти пошла на поправку. Бодрая и весёлая. Знаю, что её со дня на день выпишут, и это не может не радовать.
— Голова не кружится? — спрашиваю, убирая штатив.
— Нет, всё отлично, Виточка!
Римма Львовна переводит кровать в сидячее положение с помощью пульта и с улыбкой на меня смотрит.
— Как погуляли в пятницу?
— О, замечательно! Вдоволь наговорились!
Вечер и правда получился душевным. Я не рассчитывала, что Катя окажется не только приятным собеседником, но и отличным слушателем. При этом аура у неё такая тёплая и приятная. Захотелось чуточку довериться. Впрочем, о многом она и сама догадалась. Например, что у меня к Кириллу были сильные чувства. Что до сих пор не прошло и не остыло. Разгорается с новой силой, когда вижу. Чёрт бы его побрал!
— Ты заранее извини, если вдруг мой сын чем-то тебя обидел или нахамил, — произносит Римма Львовна.
— Ой, ну что вы! Он абсолютно нормальный, — отмахиваюсь я и тут же опускаю взгляд.
Надо бы пальцы за спиной скрестить.
Какой матери было бы приятно услышать правду? Ваш сын невоспитанный. Он грубый. Невозможный. Хам. Солдафон. Он…
— Правда? Всё прошло хорошо? — интересуется Римма Львовна. — Я боялась, что ты намокнешь, простудишься и заболеешь.
Я смотрю на неё с теплотой во взгляде. Ну разве могу сказать, что вру, когда она с такой заботой ко мне относится?