Свои продают дороже
Шрифт:
Внизу хлопнула дверь лифта, кто-то начал подниматься, и Татьяна увидела в лестничном пролете огненно-рыжую Любкину гриву.
— Люба!
— Танечка! — Любка никогда не спрашивала, что случилось. Могила! Сразу по-деловому:
— Заходи.
Войдя в ее кабинет, Татьяна поставила на стол баночку из-под кофе. Любка охнула, кинулась к телефону:
— Николай Ильич! Срочно! Таня из барокамеры!
Без расспросов Любка сунула ей под мышку градусник, разделась сама и села за стол. У старшей медсестры всегда полно писанины — Татьяне
Было ясно, что сейчас для нее нет дел важнее, чем Татьянины.
Виртуоз скребков и расширителей, зав гинекологией полковник Николай Ильич Вершинин жил в кооперативном доме, ходил на службу пешком, полчаса по липовой аллее, а в воскресенье, да еще седьмого ноября, мог вообще не ходить — и без заведующего в отделении найдется кому подежурить. Но тут появился минут через пятнадцать, кинул взгляд на Татьяну, на баночку и заорал:
— Люба! Что сидишь?! Приготовила? Асе приготовила? Не понимаешь?! В операционную!
Любка кинулась раздевать Татьяну.
— Температуру хоть померила?
Татьяна вытащила из-под мышки градусник, Вершинин мрачно глянул на ртутный столбик.
— Давно?
— Ночью, часов, наверное, в двенадцать, — ответила Татьяна, как всегда робея перед громогласным гинекологом.
— Ну и чего ты ждала, кукла бестолковая? Надо было сразу к дежурному!
— Да я думала…
— ..Что само рассосется? Ну прямо целочка! Лишить вас квалификации за такие фокусы! Ля-ля разводите, а больных гробите. Естествоиспытательница, прости господи, мать твою! Расселись тут, устроили кунсткамеру! — Вершинин уже снимал форменную тужурку.
Моментальное появление Николая Ильича по паролю «Таня из барокамеры» и такая реакция были не случайными. В баночке из-под кофе «Чибо» лежал плод и их совместных усилий. Татьяна пять лет не могла забеременеть от Змея. Недолгие задержки заканчивались чистками и профессиональными беседами с Вершининым.
— Партнер старый, гормонально ослабленный, — объяснял завотделением, — семенная жидкость неживая…
Как уж он оживил вялых сперматозавров Змея — его секрет. Когда Татьяна забеременела, Вершинин ликовал.
Описал методику в своей докторской диссертации, отправил в «Акушерство и гинекологию» статью с примером длительно страдавшей бесплодием больной Т. Рукопись прошла редсовет на «ура». И вот что теперь, статью отзывать?
У Татьяны кружилась голова — похоже, действительно была температура, — перед глазами плыли пятна: зеленым по белому, зеленым по белому. Белые стены операционной, Любка в зеленом операционном балахоне, в белой маске.
Любка рывком подсадила Татьяну на кресло, привязала ей ноги и напялила операционные бахилки.
— Выпрями руку… — Татьяна почувствовала, как Любка затягивает холодный резиновый жгут. — Работай кулаком…
— Я сам, — подошел Вершинин, тоже в зеленом, перехватил шприц и попал в вену с профессиональной легкостью.
Любка привязала Татьянины руки
— Лежи, не двигайся. Сейчас поплывешь.
Татьяна еще различала часы на стене — полдевятого, — когда в операционной появился Барсуков. Уже дурея от наркоза, она все же поняла, что главврач здесь не случайно: Любка успела доложить. Хотела поздороваться, но язык онемел. Уплывая, она как в увеличительное стекло увидела, что Барсуков заглядывает ей туда. Да еще и напевает: «На попке родинка-а, а в глазах любовь!» Чувственные пальцы главврача (что уж говорить: когда-то желанные) пощипывали ее за ягодицу, Татьяна попыталась закрыться, потянуть вниз казенную рубашку, но руки были привязаны.
Подошел Вершинин, уже в маске, и Барсуков сделал вид, что пощипывает Татьяну чисто диагностически, проверяя обезболивание:
— Чувствуешь что, Тань?
Вершинин полез в нее чем-то стальным и холодным, Татьяна замычала.
— Ну вот, видишь, Сергей Иваныч? Что я тут ей наскребу по воспалению?!
— Добавь-ка ей, Коля, масочку, — услышала Татьяна, и тугая жесткая резина обхватила ей рот и нос. В висках заколотился пульс.
— Дыши, Таня, дыши! — уже как бы и не наяву кричала ей удаляющимся голосом Любка.
Татьяна вдохнула под душной резиной и полетела, полетела, полетела.
И грезилось ей в тяжелом душном сне, что она Зоя Космодемьянская и ее на площади под барабанный бой пытают фашисты, всаживают ей в живот по рукоятку тяжелые мясницкие ножи.
Татьяна застонала, и в ответ из-под серого зимнего неба раздался глас божий. Почему-то бог говорил голосом Барсукова, да и нес-то пошлятину:
— И хорошо же Таньке под наркозом. Обкончалась вся!
НЕ КОРЫСТИ РАДИ
Что извлек я, несчастный, вспоминая, о чем я сейчас краснею, особенно из того воровства, в котором мне было мило само воровство и ничто другое?
Да и само по себе оно было ничто, а я от этого самого был еще более жалок.
И однако, насколько я помню мое тогдашнее состояние духа, я один не совершил бы его; один я никак не совершил бы его. Следовательно, я любил здесь еще сообщество тех, с кем воровал.
Змей пришел в себя от вони. Шприц со вдавленным поршнем торчал в ноге. По телу, как обычно после приступа, разливалась истома. Ни забот, ни мыслей, а только животная радость, что жив, и желание подтащить под голову сапог с галошницы и заснуть на полу, свернувшись калачиком.
Гадливость взяла верх, и Змей по стенке дошел до ванны, сбрасывая одежду. Встал под душ и, мстя предателю-сердцу, дал горяченькой, потом ледяной. Мотор трепыхался, но терпел, сволочь.