Свои
Шрифт:
— Ты, наверное, был хорошим механиком?
— Плохим.
— Ну да! А в постели ты хорош. Сколько у тебя было женщин?
— Четыре. ТЫ пятая.
— А чем мы отличаемся? Чем я отличаюсь от своих четырех предшественниц?
— Ты очень технична.
— Объясни попроще.
— Ты чувствуешь, понимаешь. Я только хочу, а ты уже поняла, что мне надо.
— Значит, моему мужу повезет.
— Ты собираешься замуж?
— Конечно. Я хочу ребенка. Мне уже двадцать пять. Уже пора. Альт говорил, что ты будешь поступать на актерский.
— Буду. Второй раз.
— Когда поступишь, приходи. Отметим твое поступление.
Я понял, что до поступления наши отношения закончены.
— Ты, наверное, мечтаешь, что будешь знаменитым?
—
— Какое самомнение.
— Это не самомнение. Это уверенность.
— А кого ты будешь играть?
— Рабочих и крестьян вначале.
Она посмотрела на меня, провела пальцами по моему лицу.
— А ты не дурак, кажется…
Я встретил ее, когда она была замужем за японцем и работала в японской фирме. С нею шел узкоглазый мальчик, но светловолосый, будто крашеный. Мы с нею тут же договорились о встрече. Но все это будет почти через десять лет, а пока я натягивал джинсы, она предупредила, что в десять к ней придет подруга, — когда я сказал об этом Альтерману, он недовольно повел носом:
— Я ей заплатил за всю ночь.
Наверняка она ждала второго клиента. Солдатику и полученного вполне достаточно. А за одно и то же время получить двойную оплату — не каждый раз получается. Я на нее не обиделся.
Наверное, требуются пояснения, почему за полгода службы я так привязался к Альтерману; наши отношения трудно назвать дружескими, скорее это были отношения учителя и ученика, хотя Альтерман старше меня всего на год. Я умел слушать, Альтерману хотелось говорить, потому что с другими механиками у него не сложились отношения. И он умел советовать.
— Тебе надо в армии вступить в партию, — сказал он однажды мне.
— А ты уже вступил? — спросил я.
— Да. В кандидаты. Лучше всего вступать в партию на заводе, в колхозе или в армии. При приеме в партию для интеллигенции существует квота. Коммунисты понимают: если партия будет состоять в большинстве из интеллигентов, то могут произойти события, похожие на Чехословакию. Умными управлять труднее. Я все рассчитал. Прослужив год, я подал заявление в кандидаты партии, потому что рекомендации могут дать люди, знающие тебя не меньше года. Перед самой демобилизацией меня примут в партию. В институт я буду поступать уже членом партии. Если я даже не буду добирать одного или двух баллов, эти баллы за меня доберет партком. Им нужны коммунисты в студенческой среде. Так что вступай в партию здесь.
Помня о советах Альтермана, я в армии вступил в кандидаты партии.
До экзаменов оставался месяц. Альтерман пригласил меня домой. Он жил с родителями в конце Ленинского проспекта в кооперативной трехкомнатной квартире, обставленной антикварной мебелью, — я тогда еще не знал, что это такое, и подумал, что это просто старая мебель и, значит, живут Альтерманы небогато. И на картины я не обратил внимания. От темной мебели, темных картин старых голландских мастеров комнаты казались сумрачными.
В гостиной встал с кресла мужчина лет тридцати в защитного цвета рубашке с многими карманами, какой-то, вероятно, зарубежной армии, — такие рубашки и куртки начинали входить в моду, я мечтал о такой, — подал мне руку и представился:
— Наум.
— Начинай вводную, — сказал Альтерман Науму и пояснил мне: — Наум закончил киноведческий факультет. Он киновед и все знает про кино.
— Не все, и все никто не знает, — сказал Наум и спросил у меня: — Вы знаете, к кому будете поступать? — Наум не дал мне ответить и ответил сам: — Вы будете поступать в объединенную режиссерско-актерскую мастерскую советского кинорежиссера, народного артиста СССР и его жены, заслуженной артистки РСФСР. Он классик, постановщик фильма, который вошел в историю советского кино, этим и известен. Три других его фильма никакой художественной ценностью не обладают. Учитывая его возраст, он вряд ли будет что-нибудь ставить еще, к тому же он давно уже вне производства фильмов и, как всякий классик, уже вне времени, поэтому на его помощь, кроме обучения, вы можете не рассчитывать.
Жена Классика, к которому вы поступаете, моложе его на тридцать лет, спит со студентами, я вам это делать не рекомендую, потому что Классик подозрителен, достаточно проницателен и всегда найдет способ избавиться от вас в процессе учебы, к тому же Актриса часто меняет фаворитов, звание получила благодаря мужу, актриса слабая и вздорная, научитесь вы у нее мало чему.
Теперь о вступительных экзаменах. В комиссии будет несколько человек. Классик, его жена, их ассистент, их второй педагог, кроме них проректор и декан. Они могут собраться все вместе, но состав может быть и неполным. Принимать или не принимать — всегда решает мастер, в данном случае классик. После трех туров и сдачи обязательных дисциплин, — я надеюсь, к этому вы готовы.
— Готов, — подтвердил Альтерман. — Эта работа с ним уже проведена. Я ему в армию выслал билеты за прошлый год.
— Но главным является последнее собеседование, и даже не по знаниям, что и кого вы знаете в кино и в искусстве, а ваше отношение к этому. Потому что Классик не любит, если мысли его будущих учеников не совпадают с его мыслями. В кино входят поколениями. Пырьев, Герасимов, Ромм, Райзман, братья Васильевы, хотя они совсем не братья, Александров. Они, как и он, классики. Есть абсолютные классики, которые не обсуждаются: Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин. Остальные обсуждаются. Это не важно, что многих нет в живых, и здесь не подходит правило — о мертвых или хорошо, или ничего. Пока жив Классик, он продолжает устанавливать, переставлять местами, подвергать ревизии. Все отсчеты идут от него. Классик обычно если и признает, что есть классики, кроме него, они совсем другие, только он единственный и неповторимый, он может сделать или сделал такое, чего не могут и никогда не сделают другие. Вопросы будут примерно такими.
Вопрос: «Как вы относитесь к творчеству Сергея Аполлинарьевича Герасимова?»
Ответ: «Замечательно. С большим интересом. И не только как к режиссеру, но и к актеру. Он замечательно сыграл в „Маскараде“ и вообще начинал у Факсов». Почему надо подчеркнуть его актерские работы? Потому что Классик считает его неплохим актером, который занялся режиссурой. Одно очко уже записано в ваш актив.
Вопрос: «Любите ли вы комедии Григория Александрова — „Цирк“, „Волга-Волга“, „Весна“?»
Ответ: «Они мне нравятся. Я видел по телевизору старые американские комедии. Очень похоже. И Любовь Орлова как Дина Дурбин». Еще одно очко в ваш актив. Классик — патриот, коммунист, почти основоположник социалистического реализма в кино, Александров хоть и популярен, но эклектик, побывал в Америке, насмотрелся американских комедий, первых американских мюзиклов и перенес на нашу родную почву. Понимаете, по какой логике должен строиться ответ?
— Честно говоря, не очень понимаю, — признался я.
— В среде профессиональных кинематографистов не принято марать дерьмом все и сразу. Вначале хвалят сладко, очень сладко, потом должно чуть горчить, потом добавляют говна. Но будет обязательно главный вопрос. Это проверка на вшивость.
Вопрос: «Как вы относитесь к фильму „Чапаев“ и объясните, какими средствами актер Бабочкин создал образ легендарного полководца».
Ответ: «Мне очень нравится фильм „Чапаев“. Это замечательный фильм. Все так ясно и понятно. Этот фильм — для взрослых и детей, может быть, даже больше для детей. Я видел фильм „Панчо Вилья“ — про мексиканского вождя. Они похожи. И актерские средства похожи. Рубаха-парень, но в военной гимнастерке. Вообще Чапаев похож на американского ковбоя. Лихо скачет на лошади, вовремя приходит на помощь. Он храбрый. Конечно, не хватает любовной линии, даже простенькой, чтобы стать настоящим вестерном». В ваш актив записываются сразу три очка, и вы приняты.