Свой среди чужих
Шрифт:
– Сенька, ты?
– Я, дяденьки. В деревне беда. Дед меня прислал. Немцы приехали…
– Давай сюда, парень. Здесь расскажешь.
Мне незачем было прислушиваться к разговору, и я осторожно стал обходить дозор сбоку, настороженно оглядываясь по сторонам. Что, если у них кроме постов, секреты расставлены? Так оно и оказалось. Партизан, сидевший в секрете, в метрах тридцати от места, шевельнулся, видно повернулся, прислушиваясь к разговору. Вычислив его местонахождение, я подкрался к нему, затем точным ударом в висок отправил его в бессознательное состояние. Аккуратно положив тело на землю, а рядом с ним винтовку, я двинулся в сторону лагеря. Вскоре деревья расступились, и я оказался в партизанском лагере. Землянки. Три деревянных сруба. Чуть дальше поляна, где под навесом кроме грубо сделанных столов и лавок стоял нахохлившийся часовой. Рядом стояла военная полевая кухня. Только я
– Гришка! Чего там случилось?!
– Да Аховку фашисты разграбили!
– Вот суки фашистские! – с чувством выругался, услышав эту новость, часовой.
Спустя пару минут из землянки, куда нырнул посланец, выскочило два человека, на ходу надевая телогрейки, и быстрым шагом направились к бараку.
«Начальство собирается. Совещаться будут».
Часовой, сонное и скучное существование которого было резко нарушено новостью, вместо того, чтобы по всем правилам нести караульную службу, стал с каким-то настороженным вниманием следить за дверью партизанского штаба и поэтому не заметил, как за его спиной возникла темная фигура. Засунув его под стол, чтобы не сильно бросалось лежащее на земле тело, я подошел к срубу и открыл дверь. Зашел. При свете двух ламп-коптилок, сделанных из латунных гильз, сидело четверо мужчин и парнишка из Аховки. Трое из них сидели за столом, а еще один командир вместе с парнишкой сидел на лавке, стоящей у стены. Все пятеро сейчас таращили на меня удивленные глаза. Перед ними стоял самый настоящий фриц.
– Здравствуйте, товарищи. Послан в ваш партизанский…
– Ты, гад, откуда здесь взялся?! – вскинулся на меня, приподнимаясь с места, плотный, ширококостный мужчина в армейской шинели без знаков различия, перетянутой портупеей, сидевший на лавке, при этом его рука уже расстегивала кобуру.
– Погоди, Мирон Иванович! – перебил его сидевший за столом мужчина в свитере домашней вязки и надетой поверху телогрейке. – Дай человеку сказать!
– Расскажу. Только вы своих часовых смените. В секрете и на внутреннем посту. Не дай бог застудят парни свои мужские достоинства на сырой земле, а потом девушки их любить не будут.
После этих слов меня обожгло сразу несколько злых взглядов.
– Мирон Иванович, распорядись, – отдал приказ командир отряда, продолжая смотреть на меня внимательным и цепким взглядом. – А вы садитесь. У нас с вами, похоже, долгий разговор будет.
Усевшись на лавку, я коротко изложил свою историю, главным козырем в которой был пароль к старосте деревни. Командование отряда, в общих чертах, знало о готовящейся операции, поэтому после короткого разговора-допроса меня довольно вежливо попросили сдать оружие, потом накормили и определили в землянку под охрану.
На следующее утро я снова предстал перед партизанскими командирами. То, что мне сразу вернули оружие, говорило о том, что моя личность полностью подтверждена нашим командованием, после чего сразу пошел разговор о деле, при этом теперь для партизан я был товарищем Константином, человеком из Москвы. Стоило мне это услышать, как сразу понял, что там, за линией фронта, считают сложившуюся ситуацию прямо по пословице. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Меня решили использовать по полной программе, полностью возложив на меня всю ответственность. Мне это не понравилось, но ничего сказать я не успел, как мне в руки сунули бумагу.
– Товарищ Константин. Вот, возьмите радиограмму. Это то, что мы получили ночью из центра. Прочитайте.
Смысл текста был прост и незамысловат: захват полковника фон Клюге проведут партизаны, а товарищ Константин отвечает за документы. Головой отвечает. Мне оставалось только покачать этой самой головой. После чего мне сразу подумалось о подписанной мною расписке с расстрельной статьей. Цела бумажка или где-то лежит, втоптанная в грязь? Знать бы наверняка! Уж очень не хотелось иметь дело с секретом особой важности. Уже то, что начальство разом плюнуло на все секретные циркуляры и приказы, в которых определялось отношение к военнослужащим, вышедшим из немецкого плена, говорило о том, что полковник и документы представляют собой важную государственную тайну. Ведь будь по-другому, я должен быть арестован и допрошен в соответствии со всеми положенными инструкциями, и если бы партизанским командирам показалось, что я вру и увиливаю, то меня бы тут и шлепнули бы, как немецкого шпиона. А вместо этого не только не арестовали, но и решили доверить секретные документы! Чудо чудное, диво небывалое! Все это я прокрутил в голове,
– Что от меня требуется?
– Место для засады мы уже определили. Людей подобрали. Вы, товарищ, в бой не лезьте. Ваше дело разобраться с документами и пленными, которых мы захватим, – он немного помолчал. – Теперь нам остается только ждать, когда наш человек с немецкого аэродрома знак подаст. Сами видите, уже третьи сутки тучи сплошные над головой висят. Никаких полетов нет. Поэтому пока отдыхайте. Мы вам одежду приготовили.
– Я пойду в немецкой форме.
– Почему? А впрочем, это ваше дело! Людей я предупрежу.
Засаду партизаны приготовили грамотно, со знанием дела, вот только как всегда бывает, неожиданно выплыли детали, которые никакими точными планами и детальными разработками не учтешь. Вместо легкового автомобиля с охраной на дороге оказалась колонна из четырех автомобилей и мотоцикла с пулеметчиком, но хуже всего было то, что одной из машин оказался полугусеничный бронетранспортер с двумя пулеметами.
Метко брошенная граната буквально перевернула мотоцикл, выбросив фрицев на дорогу, а с другой стороны затрещал пулемет и ударили винтовки, прошивая борта и кабину ехавшего сзади тентованного грузовика. Пулеметчика сняли сразу, но на его место мгновенно встал другой, а в добавление к пулеметам поверх бортов транспортера застрочили автоматы солдат, но неожиданность сыграла свою роль, и оборона фрицев была сломлена уже спустя несколько минут. Сначала противотанковая граната сорвала гусеницу, лишив путей отхода, а прилетевшая следом пара метко брошенных гранат довершили дело. Из всей колонны только легковой автомобиль выглядел более или менее достойно, не считая нескольких пулевых отверстий, спущенных шин и пары стекол, разбитых случайными осколками. Когда его водитель понял, что их не расстреливают на месте, он сделал все для того, чтобы остаться живым. Открыл дверцу и с диким криком «Не стреляйте!! Я сдаюсь!!» – мешком вывалился наружу. Вот только зря он старался, так как во время короткого боя партизаны понесли существенные потери. Позже мне стало известно, что в этой засаде погибло четверо партизан и еще трое получили ранения, именно поэтому они выскочили на дорогу злые как черти. Глаза бешеные, пальцы застыли на спусковых крючках. Им очень хотелось отомстить, добив до конца всех гитлеровцев, а тут еще строгий приказ: всех в автомобиле захватить живыми, во что бы то ни стало!
– Суки фрицевские, бросай оружие! Сдавайтесь, гады! – раздались со всех сторон крики.
После такого приглашения дверцы автомобиля почти разом распахнулись, и на землю полетело оружие.
– Выходи, фашисты! Живо, суки!
Три немецких офицера вылезли из машины и сейчас неподвижно стояли и со страхом смотрели на приближающихся партизан, но стоило партизанам приблизиться, как обер-лейтенант, чья левая рука была до времени прикрыта дверцей, вдруг вскинул ее и стал стрелять. Как оказалось, он был левшой и имел второй пистолет. Он просто высадил обойму в подходивших к машине партизан, за что получил несколько пуль в грудь и свалился в дорожную грязь.
– Не стрелять!! Мать вашу!! – сразу заорал командир отряда, прекрасно понимая, чем для него чревато невыполнение приказа высшего командования и кинулся вперед. – Это приказ!! Не стрелять!! Живыми брать!
Я видел, как он при этом бросил мельком взгляд на партизан, лежащих на земле, и заскрипел зубами от злости. Один из них лежал на спине, смотря в небо пустым взглядом, второй умирал, хрипя и булькая, с простреленной грудью. Третий, стоявший поодаль, со злым и кривым от боли лицом, держался за простреленную руку. Он, а за ним комиссар, который подбежал к машине, практически закрыли собой немецких офицеров. Только это спасло немцев от немедленной расправы. Партизаны, матерясь сквозь зубы, медленно опустив оружие, стали расходиться, как неожиданно раздалось несколько выстрелов. Все, как один, мгновенно повернули стволы в сторону звука, но уже в следующую секунду стало все понятно: кто-то из партизан пристрелил забытого на какое-то время немца-шофера. То, что случилось на дороге, меня не удивило. Кому как не мне знать, что дисциплина в большинстве партизанских отрядах хромала на обе ноги. Настороженные и злые партизаны принялись осматривать трупы и собирать трофеи, а двое бойцов под присмотром комиссара тем временем обыскали обоих немецких офицеров, после чего подвели их к командиру. Стоя рядом, я внимательно оглядел немцев. Офицеры удивленно косились на мою немецкую форму, но при этом благоразумно помалкивали. Полковника абвера я сразу узнал, а вот второй офицер, в звании подполковника, был мне незнаком. Только я открыл рот, чтобы его спросить, как раздался крик молодого партизана, залезшего в бронетранспортер.