Своя игра. Тетралогия
Шрифт:
— Нам не нужно то, чем кто-то не прочь с нами делиться, — продолжал упорствовать Торн. — Нам нужно все. Ты ранен, и не сумеешь точно стрелять из лука. Может, ты убьешь одного из нас, — а может, вообще никого не убьешь. А мы точно убьем тебя. Но ты прав — на туше достаточно мяса. Нам не нужно еще и твое. Поэтому мы разрешаем тебе уйти. Оставь здесь все, кроме того, что держишь в руках, — и убирайся.
Захотел ты! Чтоб я просто так бросил непосильными трудами нажитое? Обойдешься. И ведь опять ты брешешь: не дадите вы мне убраться. Стоит малейший признак слабости показать, как вы меня
— Нет, Торн, я останусь, — сказал я, растягивая лук еще немного. — И если нападете, смогу стрелять точно. Подумай еще раз: в самом ли деле ты согласен оказаться в числе тех двух или трех, что будут пировать у берлоги после смерти товарищей? Но это я так, к слову. Тебя я в живых точно не оставлю. И погибнешь ты совершенно понапрасну. Я готов поделиться мясом, как уже сказал. А через пару дней совсем уйду отсюда. Мне не нужны охотничьи земли, и здешняя дичь тоже.
Я уже определился, куда пущу стрелы: между защитных пластин на телах волколатников хватало уязвимых мест. Что касается меча, то ему костяные доспехи и вовсе не помешают… А не поскромничал ли я, рисуя Торну картину будущего сражения? Глядишь, вытяну его вничью, и кто-то еще из лесных жителей попирует на наших трупах и доест медведя.
— Хорошо! — сказал Торн. — Мы уважаем храбрецов и готовы заключить с тобой договор. Медвежья туша наша, а то мясо, что лежит у шалаша, остается тебе. Через два дня ты уходишь. В эти два дня ты можешь охотиться у берлоги, если потребуется, и мы можем. Если захочешь задержаться дольше или вернуться потом, тебе придется спросить разрешения у нас. Или мы будем драться.
Вот это уже деловой разговор. Сразу бы так.
— Кроме того, мне остается то, что лежит в берлоге, — внес я поправку. — И я могу вернуться за этим в любое время, не спрашивая разрешений.
Торн подошел к берлоге, обнюхал ее, разрыл хворост. Осмотрел скелет костомеха. Чихнул. Заработал лапами, закидывая ветками разрытое.
— Годится, — буркнул он. — Это тоже твое. А как насчет оборотня?
Я посмотрел на труп ликантропа, который после ряда метаморфоз вновь стал волчьим.
— Мне нужна шкура с него, — сказал я. — Сниму ее завтра. Шкура — мне, труп — вам.
— Годится! — повторил Торн.
«Поздравляем! Вы успешно заключили нерушимый договор с волколатниками!..»
Нерушимый? Честно-честно?
«…Существа не в силах изменить данному слову, поскольку находятся под заклятием бога Ру по решению Суда Высшей Справедливости».
Ах вот как… Надо держаться подальше от этого Ру, а то ведь и не соврешь потом. А без вранья как жить?
«Ваши отношения с расой проклятых улучшены с ненависти до неприязни. Не нарушайте договор со своей стороны, чтобы улучшить их до степени легкого недоверия».
Вы забыли сказать, как улучшение отношений с проклятыми отразится на отношениях со всеми остальными. До истины, как всегда, придется докапываться самому. Благо здесь это проще, чем в моем мире.
Волколатники направились к туше — степенно, с достоинством, как к столику в дорогом ресторане, — а
Интересующие меня сведения о броневолках и проклятых я нашел без труда: или они присутствовали в соответствующих разделах с самого начала, или со дня взятия двадцатого уровня, или открылись только что.
Проклятые как таковые существовали с той поры, когда первое живое существо во Вселенной Дагора навлекло на себя наказание, приведшее к его перерождению в другом теле. Однако расой они стали после того, как демон Энай изобрел для них собственный язык общения. Его понимали все разумные и полуразумные проклятые, а также отчасти и вовсе неразумные. Самым продвинутым перерожденцам осталось лишь разработать правила, общие для всех и не противоречащие правилам Версума, и протолкнуть проект через божественные инстанции. Что и было сделано.
Я почувствовал нарастающее возбуждение. В будущем проклятые могли мне оказаться полезны как никто. Ведь они жили на территориях всех государств Аусанга, в землях варваров, в пустынях, и, конечно, на других Мировых Островах. При тех целях, что я перед собой поставил, только с проклятыми и надо дружить, даже если меня возненавидят эльфы, люди, гноллы, тролли, вампиры, энты, полурослики и кто угодно еще. Куда бы меня ни забросила судьба в поисках портала в свой мир, я повсюду гарантированно встречу проклятых. С первого же дня в Версуме мне доступно знание любого одного языка помимо общего. Осталось лишь выбрать. Ну что ж, считайте, я выбрал.
«Вы успешно выучили язык проклятых, и теперь можете говорить, читать и писать на нем. Кроме того, вы способны на нем думать. При встречах с представителями расы лучше пользоваться именно им. Все разумные и полуразумные проклятые знают общий язык, но не любят его использовать».
Учту. А что означает «думать» на языке? Вряд ли просто мыслить как на родном. Скорее, это тоже нужно для общения — с теми проклятыми, которые вообще разговаривать не в состоянии. Ну вот как с Люцифером я большей частью именно «думал» на общем, а не говорил.
Теперь перейдем конкретно к волколатникам. Кто они и откуда взялись?..
Их история оказалась такова: давным-давно могущественный рыцарский орден вел войну со светлыми эльфами где-то на севере Тимойского королевства, которого тогда не существовало. Отчаявшись победить врага, магистр ордена заключил союз с ликантропами, взамен пообещав им помощь в борьбе против вампирского князя Дэгвира. Однако одолев эльфов, напротив, стакнулся с Дэгвиром и разбил ликанов, уничтожив тех едва ли не до последнего. Немногие уцелевшие оборотни воззвали к Суду Высшей Справедливости, и председательствовавший тогда на нем бог Ру превратил проштрафившихся рыцарей в волков, сильно понизив в уровнях.