Священная кровь
Шрифт:
Доставляя со склада мануфактуру, Юлчи ежедневно бывал на базаре, иногда в ожидании очередного распоряжения дяди засиживался в магазине, и перед ним понемногу начали раскрываться тайны рынка и духовный облик людей, плавающих по изменчивым бурным волнам реки, называющейся торговлей. За шумом толпы на базарных площадях и в торговых рядах, за звоном золота и серебра, за шелестом бумажных кредиток юноша понемногу научился видеть жизнь. Он часто был невольным свидетелем счастья и неудач, взлетов и падения купцов, видел, как горели и терзались в этом аду ремесленники и дехкане — все те, для кого единственным средством существования был труд.
Юлчи
Как-то одному молодому человеку, зашедшему в магазин, бай сказал: «Ну, грамотей, почему вы нарушили условия? Или вы думаете, что у нас нет острого шила, каким запугивает вас тот еврей, с которым вы тайком завели дела? О, у нас еще поострее найдется! Сумеем проучить вас!..»
Юлчи недоумевал: при чем тут какое-то шило, и только через несколько дней понял смысл этой угрозы. Большинство покупателей, погрузив товар на арбы или на верблюдов, тут же доставали похожие на кирпичи, крепко связанные пачки кредиток и рассчитывались, вручая деньги Салиму-байбаче. Но некоторые брали товар и уезжали, ничего не заплатив. Однажды какой-то торговец зашел в магазин, взял десять кусков мануфактуры и тут же скрылся. Юлчи удивленно спросил Салима:
— Смотрите, он бежал без оглядки! А как же с деньгами?
Салим-байбача рассмеялся, показал джигиту хрустящую белую бумагу и бросил ее в ящик.
— Вот и все, — сказал он. — Это называется векселем. Придет срок — уплатит.
— А если заупрямится? — недоуменно спросил Юлчи.
— Мы его сумеем прижать так, что глаза на лоб полезут! Потеряет дом, разорится, — спокойно пояснил Салим-байбача.
— Понял, понял! Это и есть то самое шило, которым грозился дядя. Третьего дня приходил один, а он ему: мы, говорит, вам шило воткнем. Шило…
— Бэ! Что шило! — скривил губы Салим-байбача. — Это отравленная стрела, а может, и еще что похуже… Это огонь — он сжигает дотла!
Юлчи ничего не сказал. Он вскочил на лошадь, и колеса его арбы загромыхали по булыжнику мостовой.
Стояли жестокие сухие морозы, какие бывают в Ташкенте раз в два-три года и держатся всего по нескольку дней. Однако по случаю базарного дня торговые ряды были заполнены густыми толпами народа. Большинство людей одето бедно. У многих головы по уши замотаны обрывками ветхой чалмы, а то и просто старым женским платком, босые ноги обернуты грязными тряпками.
Больших трудов стоило Юлчи проехать через ряды, где продавались тюбетейки. Здесь была настоящая давка. Очень много женщин. Их жалкую одежду не могли скрыть даже паранджи: а горе, заботы и тревогу на лицах можно было увидеть даже сквозь самые густые сетки чачванов. Дрожание рук, протягивающих тюбетейки, приглушенные, полные уныния голоса, худоба — все говорило о бедственном положении этих тружениц, иглой добывающих скудные средства к существованию.
Юлчи выехал на мучной базар, к большой соборной мечети. Площадь здесь была забита оборванной голодной беднотой с мешками, с сумками. Хитрые и ловкие, грубые и крикливые торговцы охотились
А у мечети ряды нищих: убогие старухи, попрошайки-мальчики, грязные оборванные дервиши.
Юлчи охрип от беспрерывных «пошт-пошт!» и еле выбрался с базара. Голову юноши сверлила мысль: «Кто имеет деньги, у того есть свои «шилья» и свои «стрелы». И добро бы они кололи ими только друг друга! Если поглядишь да пораздумаешь, оказывается, все их шилья и стрелы втыкаются в конце концов в народ, в ремесленников, дехкан, поденщиков, батраков… Купцы сидят в своих лавках, укутавшись в дорогие шубы, в суконные теплые халаты. Дома их ожидает сытная еда, они всегда довольны, веселы. Дети их обуты, одеты, в тепле. А бедный люд — всю жизнь трудится и никогда не ест досыта. Недаром говорят: сытому — смех, голодному — слезы. Я каждый день перевожу сотни тюков материи, а себе не могу справить теплого халата…»
Размышляя таким образом, Юлчи не заметил, как подъехал к складу. Здесь он погрузил товар и отправился в обратный путь.
Нахлестывая коня, Юлчи быстро проезжал Хадру. Вдруг он резко потянул повод: у аптеки, прижавшись к стене, сидел Шакасым и, бормоча что-то жалобным голосом, просил у прохожих милостыню!.. По тому, как он прижимался к стене, как робко, не поднимая глаз, обращался к прохожим, было видно, что он страдал и готов был умереть со стыда.
Юлчи с минуту растерянно глядел на Шакасыма. «Если окликнуть, бедняга еще больше застыдится. Да и я как буду смотреть ему в глаза? Хоть бы деньги были при мне, помог бы. Ничего нет!» Он ударил лошадь, но через несколько шагов снова остановился: «Э, будь что будет!» Юлчи спрыгнул с седла и негромко позвал:
— Шакасым-ака!
Шакасым поднял голову, нерешительно оглянулся. Узнав Юлчи, шаркая опорками чариков, подошел — как был — со сложенными на груди руками.
— Как живешь? — стараясь придать голосу бодрость, спросил Юлчи.
— Что скрывать, братец… Вот, видишь… — Шакасым разжал руку и показал несколько медяков. Глаза его наполнились слезами. — Что поделаешь? Зима, холод… Ребенок… Я всего только два дня… Только два дня… Небо далеко, земля жестка…
— Ораз же пристроил вас к какому-то баю-скотоводу?
— Погореть бы этому баю! Прожил я у него около двух месяцев. Потом он прогнал меня. Как только таких людей земля терпит!..
— Терпит, видно, потому что принимать брезгует. Вы не обижайтесь, но, если говорить правду, нищенство — последнее дело. Работать надо. Какая бы работа ни была… А где сынишка?
— Отдал в приемыши одному бездетному. А насчет работы — где она? Вот солнце пригреет, на поденщину пойду. Чем нищенствовать, лучше умереть. Тысячу раз лучше!..
— Весны не ждите. Снег сгребайте, воду носите чайханщикам. Завтра-послезавтра я зайду, где вы будете?
— Вон в той чайхане найдешь меня. Ну поезжай, поезжай. Ты ведь тоже под чужой волей ходишь…
Юлчи был так взволнован, что забыл и про коня, на котором ехал, и про мануфактуру, которую вез. Неожиданно сзади что-то затрещало, лошадь резко пошатнулась в сторону и остановилась. В ту же минуту послышался чей-то грубый окрик:
— Эй, где глаза у тебя? Что ты за арбакеш!..
Юлчи вздрогнул, оглянулся — оказалось, что его арба зацепилась осью за колесо другой, встречной арбы и сломала несколько спиц.