Священная кровь
Шрифт:
— Мой байбача! Это очень трудное дело. Верно, Юлчи — юноша нехороший. Но нам еще ни разу не пришлось заметить его с узлом чужого добра. На острие его ножа еще никто не видел крови. Чтобы исполнить ваше желание, надо обвинить Юлчи в чем-либо. А это не шутка! Однако ваш покорный слуга предпочтет взять на себя любые трудности, только бы не оставить втуне вашу просьбу.
Хаким-байбача поспешил выразить гостю свою благодарность, и они снова заговорили о предстоящих поминках и о совещании с улемами и джадидами.
Наступила самая холодная
Юлчи не стал долго раздумывать. Обвязался поверх поясного платка веревкой длиной в два размаха и направился на самое оживленное место базара. С одной стороны — лавки торговцев фарфоровой посудой, с другой — торговый ряд парфюмерных и аптекарских товаров, дальше «Гульбазар», где торгуют сладостями. Рядом площадь. Ржанье лошадей, грохот арб, рев верблюдов, ругань возчиков, выкрики лепешечников — все смешалось здесь в один непрерывный гул, от которого у непривычного человека голова шла кругом.
На узеньком грязном тротуаре, опустившись на корточки, сидели в ряд носильщики. Юлчи протискался сквозь толпу и присел в этом ряду последним. Носильщик впереди хмуро посмотрел на него и молча отвернулся.
В ряду сидело около двух десятков человек. Среди них — несколько бледных, худых подростков. Были и сгорбившиеся старики, которым, казалось, не только тяжести — и самих себя таскать не под силу. У всех на плечах обрывки веревок. Одежда рваная, грязная: иные вместо халатов завернулись в чувалы из грубой домотканой шерсти. Ни на одном из них не было сапог: у одного на ногах рваные капиши, из которых выглядывали пучки рисовой соломы: у другого старые галоши, привязанные к ногам бечевкой, а иные и просто обмотали ноги тряпками. Все посинели от холода, грязными, огрубелыми пальцами беспрестанно чесались, шарили в своих лохмотьях.
Носильщики угрюмо молчали, только глаза у всех беспокойно бегали, высматривая ношу. Если к одному подходил наниматель, вскакивал весь ряд и каждый наперебой предлагал свои услуги…
Просидев на этом месте часа два и не дождавшись работы, Юлчи поднялся и пошел кружить по базару. Таял снег, в узких проходах и переулках торговых рядов — потоки мутной воды и жидкой грязи.
По базару толпами ходили бедно одетые люди. Они куда-то торопились, толкали друг друга, переругивались. В глазах у всех — забота и озлобление.
Юлчи медленно обходил торговые ряды. Вот где товары, вот где деньги! Но все это байское. Баи торжественно восседают в своих больших и малых лавках, магазинах. У народа война иссушила силы, подтянула животы, а купцов она засыпала золотом, и животы их стали еще более объемистыми.
В первый день Юлчи посчастливилось доставить кладь в три-четыре места. Освободился он только поздно вечером и заработал семьдесят копеек. Пятьдесят он истратил на еду, а остальные спрятал в пояс: «Это доля Унсин».
Так Юлчи стал носильщиком. Каждый день до вечера он бродил по базару, доставлял в разные концы города груз или же сопровождал верблюдов с топливом и кормом для скота (казахи, привозившие на продажу древесный уголь, кизяки, сено, обычно плохо знали город). Ночевал он то
Однажды Юлчи с хлебного базара нес мешок пшеницы для какого-то старика. В квартире «Кар Ягды» он вслед за стариком вошел в узкий двор, окруженный со всех сторон высокими новыми домами и напоминающий тесный ящик.
Юлчи свалил пшеницу за камышовую перегородку на кухне, собрался было уходить, когда из двери напротив вышел улыбающийся Абдушукур. Юлчи поздоровался.
— Это ваш двор, мулла-ака? — спросил он.
Абдушукур утвердительно кивнул головой.
— Вот когда мы с вами встретились, — усмехнулся Юлчи. — У хозяев бываете?
— Бываю иногда, — ответил Абдушукур, с любопытством оглядывая джигита. — Ну, расскажи, как же ты стал носильщиком?
— А для меня быть носильщиком — дело более подходящее, — усмехнулся Юлчи. — Вот получил со старика мелочь и пошел. Никто меня за полу не держит. Хоть вечер и ночь спокоен…
— Это что за ответ? — скривил губы Абдушукур. — Ты правду скажи. Не ужился?.
Джигит открыто посмотрел в глаза Абдушукура.
— Сказать правду — притеснений и жестокостей не выдержал, мулла-ака. Я ведь тоже человек. Сколько можно терпеть издевательства! Впрочем, что говорить об этом. Искать среди хозяев хорошего человека — все равно что искать яйцо сказочной птицы анка. Хозяева, они хоть обличием и разные, а сердцем все одинаковые. Знаем, на себе испытали, мулла-ака.
Абдушукур пригласил Юлчи зайти в комнату. Его заинтересовали слова этого простого джигита, глаза которого, как он думал, были закрыты «пеленою невежества». Захотелось узнать, что думает Юлчи о Мирзе-Каримбае и его сыновьях.
Вслед за Абдушукуром Юлчи вошел в михманхану. Постеснявшись наследить грязными сапогами, он отвернул край кошмы и присел на корточки у порога.
Комната была небольшая, но светлая и чисто прибранная. На сандале несколько газет, на полках стопки книг. На стене против двери портреты двух каких-то военных в турецких фесках: один — солидный, с пышной бородой, второй — помоложе, сухощавый, с тщательно закрученными усами.
Чтобы джигит случайно не увидел кого-нибудь из женщин, могущих выйти во двор, Абдушукур опустил шторы на окнах, потом подсел к сандалу, скользнув глазами по открытому газетному листу, взглянул на Юлчи:
— Так. Ну, расскажи, в чем же ты видишь жестокость нашего бая-ата? Послушаем и предоставим рассудить разуму, кто из вас прав, кто не прав…
Юлчи не любил жаловаться и перед каждым раскрывать сердце. Но сейчас он почувствовал какую-то внутреннюю потребность высказаться.
Абдушукур был человеком образованным, сведущим. Может, он объяснит, почему на свете так много несправедливости, и поможет советом. Юлчи рассказал, что пришлось ему пережить за последние два с половиной года. Даже открыл перед Абдушукуром некоторые страницы своей несчастной любви. Затем, волнуясь, заговорил о положении вообще всех батраков, поденщиков, чайрике-ров.