Священная земля
Шрифт:
Годфредо был потрясен внезапным объяснением в любви. Обуреваемый плотскими желаниями, он даже не задумывался, что чувствовала по отношению к нему девушка. Мысль о том, что она могла испытывать такую же страсть, даже не приходила ему в голову. Но теперь, когда он услышал ее признание, желание прожгло его кожу и вознеслось до небес.
— Я не могу уехать без тебя! — кричал он. — Но и, оставшись, я не получу тебя! Марими, если ты пойдешь со мной, правила, принуждающие тебя к безбрачию, более не будут действовать. Мы сможем пожениться.
Ей нельзя уходить, плача сказала она, и он больше никогда не должен говорить с ней о своем желании, ибо нарушение табу может
Безумие овладело Годфредо в ту ночь, и когда сон не смог удержать его на циновке, он выбежал в зловонную тьму и принялся мерить шагами черный берег издававших жуткий аромат смоляных ям, не обращая внимания на нескольких не спавших индейцев, которые наблюдали за ним. Он метался, размахивал руками и время от времени кричал на языке, непонятном никому из его невольных слушателей. Кауилья, мохаве подбрасывали ветки в костры и смотрели, как одержимый белый человек боролся с демонами.
Именно тогда его осенила идея: он решил рассказать топаа о современном мире. Научив их делать бумагу и добывать металл, использовать колесо и приручать животных, строить дома из камня и жить по часам, он сумеет открыть Марими глаза, чтобы она увидела, в каком невежестве живет, и всем сердцем захотела уехать вместе с ним.
* * *
Его план провалился.
Каждый проект хоть и привлекал на первых порах заинтересованных зрителей, вскоре терял свою новизну, и люди расходились. Годфредо сумел изготовить свечи, которые привели топаа в восхищение, но, когда свечи догорели, народ Марими не захотел делать новые. Когда он сварил грубое мыло, они радостно терлись им в волнах прибоя, но сразу же забыли о нем, едва оно закончилось. Он разбил небольшой сад с подсолнухами и показал, как можно круглый год получать семена, но когда из-за плохого ухода подсолнухи завяли, то же произошло и с интересом к ним. Зачем нам меняться, спрашивали люди Годфредо, если такую жизнь топаа ведут с самого начала времен, и им всегда было хорошо?
— Перемены — это прогресс, — пытался объяснить он. Но, к его негодованию, прогресс был той концепцией, которую они оказались не в состоянии понять.
Он пошел в хижину Марими и снова спросил ее, может ли она освободиться от своего обета.
Она сказала:
— В твоей земле есть женщины, посвятившие себя и свое целомудрие богам?
— Да, монахини.
— И если ты возжелаешь одну из них, то станешь ли убеждать ее отказаться от своих клятв?
Он взял ее за плечи.
— Марими, безбрачие — это обычай, придуманный людьми, а не Богом!
— Ты разговариваешь со своим богом?
Он опустил руки.
— Я даже не верю в него.
Она прикоснулась к золотому распятию на его шее.
— А этот человек, Иисус. Ты веришь в него?
— Иисус — это миф. Бог — это миф.
Черные глаза Марими наполнила печаль, пока она смотрела на него в этот долгий горестный момент. Болезнь, подтачивавшая душу Годфредо, не являлась для нее тайной: ему надо было во что-то верить.
Два дня они возвращались по древней звериной тропе от смоляных ям обратно в каньон Топаангна. Выйдя к горам, Годфредо и Марими пошли по тропинке, пролегавшей среди зарослей смородины и дикой сирени. Там они набрели на поляну, где увидели самку койота, исполнявшую безумный танец: она ложилась на землю, задрав морду, потом внезапно подпрыгивала, щелкала челюстями, приземлялась и принималась быстро зарываться в песок. Она повторяла свои прыжки снова и снова, и Годфредо попятился, испугавшись,
Когда они подошли к пещере в небольшом каньоне, Марими остановилась и сказала:
— В эту пещеру никому нельзя входить, кроме меня и других шаманов. Этот закон распространяется на всех топаа и членов других племен. Но ты отличаешься от нас, твои предки живут далеко отсюда, и я думаю, Годфредо, что с твоими очками, которые позволяют тебе увидеть вещи, недоступные другим, и могут чудесным образом вызывать огонь, ты смог бы стать шаманом в своем мире. Поэтому ты не нарушишь табу, если войдешь в эту священную пещеру.
Ведя его за собой, она перешла на почтительный шепот.
— Наша Первая Мать покоится здесь.
Годфредо увидел старую могилу, возможно, тысячелетней давности. Положив на нее цветы, Марими сказала:
— Мы всегда делаем подношения Первой Матери. — Потом она показала ему рисунок на стене и поведала историю первой Марими. — Я рассказываю тебе это, Годфредо, потому что у тебя здесь пустота. — Она положила ладонь ему на грудь. — Это очень плохо для человека, ибо без веры, которая может заполнить пустоту, в ней поселятся злые духи. Духи печали и горечи, ревности и ненависти. Годфредо, я привела тебя сюда, чтобы заполнить эту пустоту мудростью Первой Матери.
Годфредо посмотрел на руку медного цвета на своей рубашке, которая когда-то была белой. Он заглянул в невинные, но в то же время умные глаза индианки, ощутил тяжесть гор вокруг себя, услышал странные перешептывания во тьме, почувствовал движение теней, наблюдающих и выжидающих. Пещера напомнила ему грот, в котором он побывал ребенком, где, как говорили, святой нашел исцеляющие воды. Вероятно, магические пещеры все-таки существуют, возможно, Первая Мать Марими и правда была здесь.
От мужчин топаа Годфредо научился носить с собой инструменты, и сейчас из кожаного мешочка, висевшего на поясе, он извлек красный и блестящий осколок обсидиана. Его острым краем он вырезал на чистой стене пещеры: «Ла Примера Мадре». Потом сказал с улыбкой:
— Теперь все будущие поколения будут знать, кто здесь похоронен.
Марими зачарованно смотрела на необычные очертания. Пока Годфредо рисовал свою карту и вел летопись, он пробовал научить ее читать. Но символы оставались всего лишь непонятными знаками. Теперь, когда она взирала на только что вырезанные буквы, луч света проник в ее разум. Протянув руку, она прикоснулась к стене и, ведя по буквам кончиками пальцев, произнесла каждую, внезапно осознав их смысл.
Глядя на нее, слушая ее мягкий шепот, Годфредо был потрясен. То было чудо, о котором он так просил, свершение его мечтаний: он научил Марими чему-то из своего мира. И в это мгновение он почувствовал, как его страстное желание сменилось более нежным чувством. Он влюбился в нее.
Взяв ее за руки, он повернул Марими к себе лицом.
— Ты девственница, потому что так завещала Первая Мать?
— Да.
— Как монахини в Испании, посвятившие свою непорочность Матери Божьей. Марими, я не могу поверить в твою Первую Мать больше, чем я верю в другую первую мать по имени Мария. Но я уважаю твою веру и твои обеты. Я больше не буду просить тебя пойти со мной, ибо понял, что это неправильно. Но я не могу остаться жить среди твоего народа. Боль так сильна, что смертному ее не вынести. Я уеду.