Священный лес

Гэсо Пьер Доминик

4

В самой глубине чащи, посреди протянувшейся вдоль дороги в Масента обширной зоны обработанных полей, длинная, усаженная с двух сторон цветами аллея ведет к четырехугольной хижине, в которой помещается католическая миссия Балума. Над спортивной площадкой возвышаются часовня, школа и лазарет. Железные крыши покрылись ржавчиной, на стенах — растрескавшийся слой каолина. Постройки устаревшего стиля. Святые отцы, несомненно, уже давно поселились в этой стране.

Перед приходом сюда Вуане долго объяснял нам свою точку зрения:

— Я работал у отцов, я

их знаю. Они даже собирались меня крестить, но я не хотел. Мой отец дал мне Ангбаи, я должен его хранить. Нельзя хорошо делать два дела сразу. Отцы — колдуны белых, и наши ведуны открыли им много секретов. Отцы их не выдали. Все тома, даже Вуриаколи, верят их обещаниям. Если вы поклянетесь в их присутствии ничего не говорить женщинам и билакоро [17] , главный знахарь откроет наши секреты и вам.

Белые отцы принимают нас весьма сердечно. Несмотря на пост, они, не колеблясь, угощают нас всем, что запрещено им самим: табаком, спиртом, мясом; мы не можем устоять перед искушением хоть раз поесть по-европейски. Но как изложить отцу-настоятелю нашу просьбу? После обеда он ведет нас посмотреть угодья миссии, и я пользуюсь этим, чтобы передать разговор с Вуане и изложить наши планы. Лицо ого выражает полнейшее изумление; правда, он поддерживает добрососедские отношения с главным знахарем, но ему кажется, что он не сможет добиться для нас разрешения на съемку тайных обрядов. Он думает, что на этот счет Вуане заблуждается. Но, уступая моим просьбам, отец-настоятель соглашается устроить нам встречу с Вуриаколи.

17

Непосвященные дети. Термин, общий для всей Гвинеи.

С наступлением ночи Вуане уходит. Он настроен очень оптимистически.

— Я вернусь сюда завтра с главным знахарем, и все будет в полном наличии.

Он впервые употребляет эту метафизическую формулу, но в дальнейшем мы часто будем встречаться с ней в его речах.

Рано утром отец-настоятель входит в нашу комнату.

— Возможно, вы этого не знаете, но сегодня воскресенье. Мы служим мессу, но вы не должны чувствовать себя обязанными непременно на ней присутствовать.

Он оставил для нас места рядом с алтарем. Тони, не соблюдающий религиозных обрядов, фотографирует, и это позволяет ему избежать какой-либо неловкости. Фиштэ, Вирэль и я ловим себя на том, что мы вместе с тома поем мессу на латинском языке. В проповеди на языке тома мы ничего не понимаем.

Один из отцов усаживается за фисгармонию. Инструмент издает время от времени какие-то сдавленные звуки, будто кашляет. Мы обмениваемся удивленными взглядами. Под конец нам уже стоит больших усилий сохранять серьезность. Оказывается, накануне слуга, которому было приказано почистить фисгармонию, вылил в нее несколько ведер воды.

Колокол звонит вовсю, и ученики миссии рядами выходят из часовни со скрещенными руками и лицами постными, как у святых на иконах. По широкой цветущей аллее поднимается человек. Мы узнаем Вуриаколи, хотя никогда его не видели. Он закутан в покрытое заплатами голубое бубу, на затылке у него

красная феска, из-под которой свешиваются три белые косички, в левой руке сатанинский трезубец. Дети смотрят на него со страхом и уступают ему дорогу.

Настоятель уводит нас вместе с Вуриаколи в свой кабинет, подальше от любопытных взоров. Только Вуане и переводчику миссии разрешается присутствовать при беседе. Настоятель начинает говорить. Вуриаколи слушает. Суровый взгляд, жесткие черты лица. Ни один мускул не дрогнет на его аскетическом лице.

— Белые люди, — кончает свою речь настоятель, — обещают ничего не разглашать в Африке ни женщинам, ни непосвященным. Я гарантирую, что они сдержат свое слово, а ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы мне поверить.

Вуриаколи отвечает не сразу. От этих нескольких минут, в которые он размышляет, зависит, быть может, судьба нашей второй попытки. Передо мной на фоне ярко освещенного прямоугольника двери вырисовывается темный силуэт Вуриаколи. Он не удостаивает нас взгляда.

— В прошлом году, — произносит он наконец, — двое из присутствующих здесь белых смогли снимать в Ниогбозу гелемлаи и вход в священный лес благодаря моему разрешению.

Мы с Жаном обмениваемся быстрыми взглядами. До сих пор эта подробность была нам неизвестна.

Глухой голос Вуриаколи становится еще более суровым:

— На этот раз они просят слишком многого. Я не хочу умереть. Я не открою им ни одной из тайн тома.

Не говоря больше ни слова, он встает, выходит наружу и спускается по залитой солнцем аллее, рассекая воздух своим трезубцем. Настоятель с жестом бессилия поворачивается к нам.

— Я сделал все, что мог, но я заранее знал его ответ.

После неудачи в Пиогбозу этот отказ подтверждает, что начальник округа был нрав. Нам никогда не достигнуть нашей цели.

Мы прощаемся с белыми отцами и уныло пускаемся в обратный путь.

Вот уже пятнадцать дней мы топчемся на месте.

Из Пиогбозу в Масента, из Масента в Бофосу — мы теряем в бесполезных хождениях взад и вперед целые дин.

Мы впадаем в уныние. Только Вуане не теряет веры в успех.

— Есть люди посильней Вуриаколи, — говорит он, пожимая плечами. — Он распоряжается только на этом берегу Маконы.

Вуане наклоняет голову, протягивая руки:

— По перед Зэзэ Соховоги, моим учителем, склоняются все колдуны. Мы пойдем к нему завтра. Когда он хорошо узнает вас, он вам покажет все наши тайны. Он не боится смерти.

* * *

Мы покидаем нашу базу с опозданием на несколько часов.

Вуане не без труда разыскал двадцать носильщиков, необходимых для переноски аппаратуры.

Мы почти с удовольствием входим вновь в душную тень большого леса. Уже то, что мы что-то делаем, возвращает нам в известной мере оптимизм.

А дорога очень трудна. Часто мы почти по пояс вязнем в тине многочисленных болотистых речек.

Время от времени Вуане останавливается, чтобы показать нам следы ланей или пантер. Звери боятся человека и прячутся в чаще. Нужно быть профессиональным охотником, чтобы увидеть их вблизи.