Священный огонь
Шрифт:
– Ульрих, а вы тоже нелегал?
– Вовсе нет. Я немец и гражданин Германии. Мне двадцать три года. – Он потянулся и обнял ее за плечи. – Мне просто нравится такая жизнь. Это настоящий кайф. И еще по идеологическим причинам. Излишняя честность ни к чему, она скорее приносит вред.
Майа заглянула в свою сумку. Ей захотелось быть откровенной с ним, пожаловаться, но, увидев, сколько всего он сумел стащить, она предпочла промолчать.
Конечно, без своего владельца мини-банк был бесполезен, но в сумке нашлось несколько карточек с ерундовыми
Майа схватила камеру. Компактный туристический цифровой фотоаппарат. На ощупь камера показалась ей очень приятной. Она пристально осмотрела линзы, потом обернулась, выбрала нужный ракурс и заключила лицо Ульриха в рамку. Он отпрянул и торопливо покачал головой.
Майа проверила информацию в памяти камеры и аккуратно очистила встроенный диск с фотографиями.
– Вы и правда хотите, чтобы я взяла все это?
– Эти вещи вам пригодятся, – ответил Ульрих по-английски.
– Отлично. – Она начала протирать камеру бумажной салфеткой.
– Я случайно заглянул в вашу сумку, – признался он. – Пока вы смотрели вверх на этих психов католиков. И увидел, что в ней ничего нет, кроме недоеденного бесплатного кренделя и трусиков со следами крысиного помета. Мне стало любопытно. – Ульрих вплотную придвинулся к ней. – Поймите, я не собирался пользоваться вашей сумкой, да и кому она нужна? Я подумал, что мог бы вам помочь, защитить как-нибудь. Не знаю, кто вы, маленькая калифорнийка. Но вы не от мира сего, уж это точно. Без поддержки вы в Мунхене долго не продержитесь.
Она ослепительно улыбнулась ему. Майа была счастлива и абсолютно уверена в себе.
– Итак, вы мой новый друг?
– Разумеется. Я из плохой компании. Как раз то, что вам нужно.
– Вы очень щедры. Во всем, что касается чужой собственности.
– Я был бы щедр и к своей, имей хоть что-нибудь. Если бы мне позволили. – Он взял ее руку и осторожно сжал ее. – Неужели ты мне не веришь? Ты можешь мне во всем доверять. Тогда мы классно проведем время. – Ульрих взял ее руку и легонько дотронулся пальцами до своих губ.
Майа высвободила руку и провела ладонью по его шее. Она наклонилась к нему. Их лица соприкоснулись. Их губы встретились.
Поцеловав его, Майа пришла в восторг. От замшевого воротника куртки шел жар, и казалось, что его стройную молодую шею окутало горячее облако. Запах мужского тела пробил плотную оболочку ее памяти, и она вспыхнула от пробудившегося желания. Майа почувствовала, что все ее нутро сжалось и будто взорвалось, а голова ни о чем не думала. Она стала крепко и страстно целовать его.
– Будь осторожна, моя мышка. – Со счастливым вздохом Ульрих вырвался из ее объятий. – За
– Разве я не могу поцеловать парня в подземке? – удивилась она и вытерла рот рукавом. – Что тут плохого?
– Для нас ничего, – согласился он. – Но кое-кто может на нас обратить внимание. А это ни к чему.
Она оглядела вагон. На них уставились чуть ли не десяток мунхенцев. Поймав ее взгляд, немцы не стали отводить глаза. Они с большим интересом и без смущения рассматривали Майю и Ульриха. Она нахмурилась и прикрыла лицо камерой, пытаясь спрятаться от любопытных. Однако немцы заулыбались и помахали ей руками, весело кивая на фотоаппарат. Она неуверенно уложила его в сумку.
– Кстати, куда мы едем? Куда ты хочешь меня отвезти? Где мы заляжем на дно?
Ульрих от души рассмеялся:
– Так я и думал. Ты сумасшедшая.
Она ткнула его в бок:
– Только не говори, что тебе это не нравится. Слышишь, ты, жулик.
– Конечно нравится. Именно такую сумасшедшую я искал всю жизнь. Знаешь, ты очень хорошенькая. Правда. Но тебе стоит отрастить волосы.
– Я достану парик.
– Я принесу тебе семь париков, – пообещал Ульрих. Он опустил глаза, и она заметила, какие у него тяжелые веки. – По парику на каждый день недели. И добуду одежду. Ты же любишь хорошо одеваться, верно? По твоему жакету видно, что ты любишь хорошо одеваться.
– Я люблю яркие вещи.
– Ты убежала из дома, чтобы немного встряхнуться, получить впечатления, разве не так, моя мышка? С энергичными людьми можно классно оттянуться. – На мгновение она почувствовала его дыхание, но от поцелуев реакции Ульриха замедлились. Он утратил инициативу и с трудом мог контролировать свои жесты. – От объятий я всегда глупею, – заявил Ульрих и задумчиво погладил ее левое бедро. – Я собирался отвезти тебя в дешевенький отель, но потом решил, что тебя лучше спрятать в моей потайной берлоге.
– В потайной берлоге? Как это мило. Ну, и что мне еще нужно?
– Туфли получше, – очень серьезно посоветовал ей Ульрих. – Контактные линзы. Кредитные карточки. Парики. Пудра. Хоть какой-то немецкий. Карта города. Еда. Вода. Хорошая, теплая постель.
Они вышли из метро в Швабинге. Ульрих привел ее в полуподвал четырехэтажного дома двадцатого века, выстроенного из дешевого уродливого желтого кирпича. Кто-то аккуратно снял электропроводку, здание превратилось в развалины. Ульрих поднял масляную лампу со шнуром у входной двери.
– Ты не должна впускать в подвал санитарных инспекторов, – объяснил он ей. Они не стали подниматься на разболтанном лифте, а взобрались по темной, плохо пахнущей лестнице. – В службе социальной помощи работают упрямые скоты. Очень храбрые. А вот мунхенские полицейские хоть куда и потому ленивые. Хотят, чтобы машины работали за них. Но им трудно спрятать прослушки в подвале без электричества.
– А сколько человек живет в этой дыре?
– Человек пятьдесят. Приходят, уходят... Мы анархисты.