Святая Иоанна (Хроника в шести частях с эпилогом)

Шоу Бернард

Ла Тремуй. А на обед ест цыпленка да ломтик баранины. Занял у меня все до последнего гроша — и даже не видать, куда это девалось!

В дверях появляется паж.

Наконец-то!

Паж. Нет, монсеньор. Это еще не его величество. Господин де Рэ прибыл ко двору.

Ла Тремуй. Синяя Борода! Чего ради докладывать об этом молокососе?

Паж. С ним капитан Ла Гир. Там у них, кажется, что-то случилось.

Входит Жиль де Рэ — молодой человек лет двадцати пяти, щеголеватый

и самоуверенный, с курчавой бородкой, выкрашенной в синий цвет, что является немалой вольностью при дворе, где все ходят гладко выбритые, по тогдашнему обычаю. Очень старается быть любезным, но природной веселости в нем нет, и он производит скорее неприятное впечатление. Одиннадцатью годами позже, когда он дерзнул бросить вызов церкви, его обвинили в том, что он удовольствия ради совершил омерзительные жестокости, и приговорили к повешению. Но сейчас тень виселицы его еще не коснулась. Он весело подходит к архиепископу. Паж удаляется.

Синяя Борода. Ваш верный агнец, архиепископ! Добрый день, шамбеллан! Знаете, что случилось с Ла Гиром?

Ла Тремуй. Доругался до родимчика, что ли?

Синяя Борода. Как раз наоборот. Сквернослов Франк — во всей Турени только он один может переплюнуть Ла Гира по части ругани. Так вот этому самому сквернослову Франку какой-то солдат сегодня сказал, что нехорошо, мол, ругаться, когда стоишь на краю могилы.

Архиепископ. И во всякое другое время тоже. А разве сквернослов Франк стоял на краю могилы?

Синяя Борода. Представьте себе, да. Он только что свалился в колодец и утонул. Это такого страха нагнало на Ла Гира — опомниться не может.

Входит капитан Ла Гир. Это старый вояка, чуждый придворного лоска; его речь и манеры сильно отдают казармой.

Синяя Борода. Я уже все рассказал шамбеллану и архиепископу. Архиепископ говорит, что вы погибли бесповоротно.

Ла Гир (проходит мимо Синей Бороды и останавливается между архиепископом и Ла Тремуем). Тут нечему смеяться. Дело обстоит еще хуже, чем мы думали. Это был не солдат, а святая, переодетая солдатом.

Архиепископ, Шамбеллан, Синяя Борода (все вместе). Святая?!

Ла Гир. Да святая. Она всего с пятью провожатыми пробралась сюда из Шампани. Их путь лежал по таким местам, где кишмя кишат бургундцы, годдэмы, беглые солдаты, разбойники и еще Бог весть какой сброд, — а они за все время не встретили ни живой души, кроме местных крестьян. Я знаю одного из тех, кто ее сопровождал, — де Пуланжи. Он говорит, что она святая. И ежели я теперь хоть когда-нибудь произнесу хоть одно слово божбы или ругани — да чтоб мне провалиться в самое пекло! Да чтоб меня черти изжарили на адском пламени!

Архиепископ. Весьма благочестивое начало, капитан.

Синяя Борода и Ла Тремуй хохочут. Снова появляется паж.

Паж. Его высочество!

Все принимают почтительные позы, но делают это весьма лениво и небрежно. Откинув занавес, входит дофин с какой-то бумагой в руках.

В сущности, он и сейчас уже король — Карл VII, ибо он унаследовал престол после смерти отца; но он еще не коронован. Это молодой человек двадцати шести лет, хилый и некрасивый; мода того времени, требующая, чтобы лица мужчин были гладко выбриты, а волосы — как у мужчин, так и у женщин — все до одного запрятаны под головной убор, делает его наружность еще более непривлекательной. У него узкие и слишком близко посаженные глаза, длинный мясистый нос, нависающий над толстой и короткой верхней губой, и выражение — как у щенка, который уже привык, что все его бьют, однако не желает ни покориться, ни исправиться. Но в нем нет ни пошлости, ни глупости; вдобавок ему присущ своего рода дерзкий юмор и в споре он умеет постоять за себя. Сейчас он радостно возбужден, как ребенок, которому только что подарили игрушку. Подходит к архиепископу слева. Синяя Борода и Ла Гир отступают вглубь, к занавесу.

Карл. Архиепископ! Знаете, что Роберт де Бодрикур прислал мне из Вокулера?

Архиепископ (презрительно). Меня не интересуют ваши новые игрушки.

Карл (возмущенно). Это не игрушка. (Надувшись.) Но, пожалуйста, не интересуйтесь. Обойдусь и без вашего интереса.

Архиепископ. Ваше высочество проявляет совершенно излишнюю обидчивость.

Карл. А у вас всегда поучение наготове? Очень вам благодарен.

Ла Тремуй (грубо). Ну! Довольно брюзжать! Что это у вас в руках?

Карл. А вам что за дело?

Ла Тремуй. А это как раз и есть мое дело — знать, чем вы пересылаетесь с гарнизоном Вокулера. (Выхватывает у него листок и начинает читать по складам, водя по бумаге пальцем.)

Карл (обижен). Вы считаете, что со мной можно как угодно разговаривать, потому что я вам должен и потому что я не умею драться? Но в моих жилах течет королевская кровь.

Архиепископ. Даже и это, ваше высочество, уже подвергалось сомнению. Вы как-то мало похожи на внука Карла Мудрого.

Карл. Довольно уже поминать о моем дедушке. Не желаю больше про него слушать. Он был до того мудр, что весь семейный запас мудрости забрал себе — на пять поколений вперед. По его милости я и вышел таким жалким дурачком, что все мне грубят и перечат.

Архиепископ. Благоволите сдерживать себя, ваше высочество. Подобная вспыльчивость неприлична вашему сану.

Карл. Ах, еще поучение? Спасибо! Жаль только, что святые и ангелы к вам-то вот не приходят, хоть вы и архиепископ.

Архиепископ. Это вы о чем, собственно?

Карл. Ага! Спросите вон того грубияна. (Показывает на Ла Тремуя.)

Ла Тремуй (в ярости). Молчать! Слышите?..

Карл. Слышу, слышу. Нечего орать на весь замок. Вы лучше пойдите на англичан покричите да разбейте мне их хоть разок в бою!