Святая ночь(Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей)
Шрифт:
Мельхиор прижимал аппаратик к себе, что-то говорил, ждал ответа — тщетно.
Веселье и находчивость давно оставили его. Как нежно Катрин за ним ни ухаживала, как ни помогала ему семья мельника и соседи, одиночество перемалывало его. И когда ему стало ясно, что его сообщений никто не слышит и ему уже никогда не получить ответа, он тихо умер.
Катрин кормилась самой разной работой. Красота ее увядала; после «колдуна» все ухажеры казались ей никчемными.
А дочь подрастала. Каждый, кто видел ее, улыбался. Самые мрачные и ворчливые крестьяне радовались, слыша ее песни. Она была хрупкой, но сильной. Тяжелые корзины поднимала как перышки. А ткать и прясть вскоре научилась лучше матери. Когда она пела в церкви, голос ее можно было отличить среди многих —
Она была еще совсем молодой, когда вышла замуж за крестьянского сына, парня здорового и крепкого; он с удовольствием пел за работой вместе с ней. Муж перепахал много нетронутой земли, а она родила ему много детей. Трое сыновей помогали отцу, две дочери вышли замуж.
В младшем сыне играла беспокойная кровь. Как-то он услышал, будто далеко, за равниной, все выглядит иначе. Люди живут близко друг от друга, дом к дому. Его властно потянуло в те края. И он пропал.
Один из братьев решил отыскать его и тоже отправился в путь.
Катрин штопала рубашки внуков или сидела грустно, без дела, и размышляла. Или поглаживала несколько вещиц, хранимых ею с прежних времен. Шнурок, который Мельхиор часто носил вместо пояса, несколько бумажек, покрытых знаками (она принимала их за волшебные), и тот аппарат, что он всегда держал при себе. «Его свистулька», — с улыбкой говорила она.
Катрин совсем состарилась, у нее появились правнуки. Однажды она застала свою дочь разбирающей старые вещи; та решала, что выбросить, а что оставить. Катрин сказала дочери, что эта вот коробка, или как ее там, — реликвия, может быть, кусок украшения из часовни или из гроба какого-то святого. Пусть хранит и передаст своему сыну, чтобы тот тоже сберег ее. Даже если реликвиям теперь и не поклоняются, как-никак эта вещь принесла счастье всей их семье: достаточно посмотреть на здоровых детей и на крепкое хозяйство. Дочь взглянула на мать с удивлением, но поверила ей.
А тем временем в округе появилось много крестьянских дворов. Деревни приблизились одна к другой. И везде с похвалой отзывались о потомстве Катрин. Считалось удачей взять в дом парня или девушку из ее семейства; на них можно было положиться, чем бы они ни занимались: крестьянским трудом или ткачеством, были они каменщиками, малярами или даже учителями.
Исключения случались и в этой семье. С течением времени они так разошлись по стране, что один не мог сказать точно, где другой. И поэтому никому не бросалось в глаза, когда кого-то из них охватывало беспокойство, не знавшее границ. Кто-то, допустим, тихо и мирно прожил полжизни в кругу семьи, занимаясь своим ремеслом. И вдруг, словно вспомнив давно забытое, он бросался на поиски чего-то. Оставлял родных, свое дело и исчезал в чужих краях. Жена плакала: ведь ссор между ними не было, они так ладно жили. Она повсюду искала его следы, но муж навсегда пропадал без вести…
Кто-то всю жизнь жил весело, его с удовольствием приглашали на свадьбы, ибо не было другого, умевшего так хорошо играть на лютне, так ловко плясать и громко петь. И вдруг ни с того ни с сего он становился сначала молчаливым и грустным, а потом ожесточался, делался угрюмым, сидел часами, уставившись в угол.
Но такое случалось не часто. К тому же страна опять была густо населена, и потомки Мельхиора почти потеряли всякую связь друг с другом.
Однажды, несмотря на решительный запрет родителей, в амбар прокрался мальчишка. Здесь стоял сундук. Открывать его запрещалось: он был наполнен самыми разными вещицами — реликвиями, которые переходили из поколения в поколение.
Поскольку ему грозила кара, мальчуган был заинтересовал вдвойне и принялся рыться в сундуке. Он достал из него штуковину, напоминавшую раковину, и приложил ее к уху. И вдруг ему показалось, что он слышит дробь звуков, то высоких, то низких. Он удивился, прислушался снова, но — ничего.
Если эта штука давно не сломалась и кто-то ее найдет, она, быть может, зазвучит еще не раз.
Видиа
МОЯ ТЕТКА ЗОЛОТЫЕ ЗУБЫ
Перевод Л. Биндеман
Непомерно толстая (по ее тени вы бы не сразу догадались, стоит ли она прямо или боком), от силы пяти футов ростом, моя тетя и без золотых зубов была женщина приметная. Она мало ела и много молилась. Тетка родилась в индусской семье, муж ее был брамин, и сама она была правоверная индуистка. Но помимо религиозных церемоний и табу, она мало что смыслила в индуизме и довольствовалась малым. Золотые Зубы видела в боге Силу, а ритуалы рассматривала как возможность использовать эту силу для собственного блага.
Боюсь, что у вас создалось впечатление, будто тетка молилась, чтобы похудеть. Нет, просто она не имела детей, а было ей под сорок. Ее удручала не полнота, а бездетность, и она молила Бога снять с нее это проклятие. Тетка жаждала использовать все средства — любой ритуал, любую молитву и, заманив в ловушку сверхъестественную силу, направить ее по нужному руслу. Вот почему она вдруг тайком заинтересовалась христианством.
В то время она жила в деревне Кунупии, что в графстве Карони. Канадские миссионеры там давно вели войну за души индийских язычников и многих спасли. Но Золотые Зубы держалась стойко. Напрасно местный священник и главный канадский миссионер рассыпали перед ней перлы пресвитерианской мудрости. Все напрасно. Золотые Зубы даже не задумывалась о переходе в другую религию. Сама мысль об этом приводила ее в ужас. Ее отец в свое время считался одним из самых знаменитых индусских браминов, а слава ее мужа, который читал и писал на санскрите, разнеслась далеко за пределы Кунупии. Она не сомневалась в том, что индусы — лучшие люди на земле, а индуизм — всем религиям религия. Ей бы хотелось отобрать в чужих религиях что-нибудь новое, оригинальное и приспособить к своей вере, но отречься от нее — никогда!
Пресвитерианство не было единственной опасностью, подстерегавшей правоверных индусов в Кунупии. Приходилось учитывать постоянную открытую угрозу мусульманской агрессии, да и католиков нельзя было сбрасывать со счетов. Их воззвания висели повсюду, и пройти мимо них было трудно. Так Золотые Зубы узнала про католические обряды, про добрую дюжину святых и ангелов. Это было ей понятно и даже вызывало симпатию, поощряя к дальнейшим исканиям. Она читала про таинства и чудеса, про обеты и отпущение грехов. Ее скептицизм был поколеблен.
Однажды утром она отправилась в главный город графства Чагуанас, до которого было три мили, две станции и двадцать минут езды. Церковь святых Филиппа и Иакова в конце Карони-роуд выглядела очень внушительно. Но тетка, хоть она и не раз бывала в Чагуанас, знала эту церковь лишь по часам, на которые поглядывала по пути к ближайшей железнодорожной станции.
На этот раз она вошла в церковный двор, трепеща от собственной безрассудной смелости, чувствуя себя путешественником в стране каннибалов. К счастью, церковь была пуста, и все было не так страшно. Позолота, статуи святых, роскошные одеяния — многое напоминало индуистский храм. В глаза бросилась маленькая табличка: «Свечи — два цента штука». Она развязала узелок, вытащила три цента и, бросив их в ящик, взяла свечу и прошептала молитву на хинди. Краткий миг душевного подъема сменился чувством раскаяния. Ей вдруг захотелось бежать из церкви, если б такое позволил ее вес.