Святая Русь (Книга 3, часть 8)
Шрифт:
Воеводами были на этот раз посадники Тимофей Юрьевич, Юрий Дмитриевич и Василий Борисович. Все испытанные в боях воеводы. Да и ратные - дети боярские, житьи, купеческая чадь - были на этот раз не из черни, не шильники, не христов сбор, а лучшие люди республики. Все понимали, что война предстоит нешуточная и многодневный путь - только приступ к тому, что ожидает их на Двине.
На Веле новогородское войско встретил владычный волостель Исайя, сообщивший им, что на тот самый Велик День, как состоялся в Новом Городе вечевой сход, наехали московские воеводы "Андрей с Иваном, с Микитиным и с двинянами" и разорили принадлежавшую Святой Софии волость Вель, взяли "окуп
Исайю трясло. Он пил, обжигаясь, горячую жидкую уху, сваренную на походном костре, то и дело пугливо озираясь, все еще не вполне веря, что встретил своих, что угрюмые бородатые лица, оступившие его, люди в оружии и бронях, это свои "новгородчи", - столько страхов натерпелся за тот месяц с лишком, что протекли до подхода новогородской рати.
Светлая северная настороженная ночь с негаснущею розовою зарей по всему окоему обнимала стан. Сонно молчали деревья. В широком прогале лешего леса открывались первозданные, сине-зеленые холмы и таинственно мерцающая река, точно жидкая лунная дорога, пролитая на землю.
– Ростовский князь в Орлеце?!
– строго вопрошал Тимофей Юрьич, встряхивая Исайю за плечи.
– Ну, ты отдохни!
– отпустил он наконец владычного волостеля.
Новогородские воеводы, переглянувшись (стан уже спал, выставив сторожу), собрались у костра. Посадник Юрий Дмитрич узорным воеводским топориком с золотым письмом по лезвию колол сушняк, подкидывал в костер. Неровное бледное пламя металось, с едва слышным треском пожирая замшелые ветви и куски коры. А вокруг, окрест, стояла тишь. Такая тишь! Не шумела река, молчали спящие птицы, не шевелился ни веткою, ни единым листом стоящий по сторонам лес, и только не гаснущая заря висела над ними, как тысячи лет назад, когда по этим холмам бродили, с каменными топорами в руках, одетые в звериные шкуры косматые древние люди.
Тимофей Юрьич, уединясь, чертил что-то обугленною веточкой на расстеленном куске холста. Потом позвал:
– Глядите, други!
– Три головы склонились над самодельною картою. Вот тута Вель! А тута вот, надо полагать, нас и сожидають в засаде! А мы воротимси Кубенкой, горой ле, али вот тут, на озеро Воже, оттоль к Белоозеру... Следите, други? Тамо нас не ждут! Оттоль по Кубенскому озеру...
– На Кубену?
– поднял Юрий Дмитрич загоревшийся взор.
– Ну! На Кубену, на Вологду... А воротимсе, войдем не Двиной, а Сухоною, в насадах! Микифора пошлем с молодцами, пущай насады да лодьи готовит на Сухоне, сколь мочно, и по воде, плывом, на Устюг. А уж от Устюга к Орлецу! Тута нас ницьто не остановит!
Тимофей Юрьич, швырнув в огонь сухую ветвь, откинулся совсем на спину, мечтательно глядя в негаснущее небо:
– Славно тута! Тихо! Не етая бы пакость, покинул Новый Город, осталси в Заволочьи жить! Рыбу ловил на Двине... Красную!
– А по зимам тамо тьма: солнце едва проглянет, как мороженый шар прокатит по краю неба, и все!
– возразил Василий Борисыч.
– Бывал я на промыслах! Рокана закуржавят, рук не сдынуть! Дак есчо, в поветерь-то, когда и льдину оторвет, и носит их, бедных, по морю, доколе не потонут али голодом изомрут! Тоже не мед!
– Всюду не мед!
– возразил Тимофей.
– А - воля! Простор! Ширь-то какова! Здешнюю землю словно бы Господь только-только ищо сотворил!
Все трое вздохнули. Через несколько
И что дороже всего и ближе сердцу? Зажиток, полные сундуки, сытое теремное тепло? Или эти вот походы за серебром, ворванью, мехами и рыбой, ночлеги под открытым небом у дымных костров, многочасовая гребля, стертые до мяса руки, заполошный зык и вой режущихся ножами ратей, и удаль, и кровь, и смерть? И это розовое небо, и тишина! Тишина пустых, заколдованных древних просторов, куда тянет душа, куда уводит - были бы силы!
– за разом раз неспокойное сердце, не за серебром, не за мягкою рухлядью - за хмельным неоглядным простором холмистых неведомых далей, чистых рек и сказочных, недостижимых при жизни чудес.
Старый белозерский городок весело пылал. Мычала и блеяла угоняемая скотина, голосили жонки.
– Пущай выкупают!
– насупясь, твердо отмолвил Тимофей Юрьич, стряхивая с себя ухватившую его было за ноги жонку.
– Брысь!
Та, слепая от слез, выдирала серьги у себя из ушей, рвала серебро с шеи. Тимофей безразлично глянул, взвесил на ладони жонкины цаты, опустил в калиту, подумав, велел:
– Пущай выбирает свою!
Ратные скорым шагом проходили мимо воеводы. Впереди был еще не одоленный новый белозерский городок. Один из кметей, оборотивши к боярину лицо с хмелевым, не то с вина, не то с ратной удачи, прищуром, выкрикнул:
– Добычу не расхватают тута без нас?
Тимофей Юрьич без улыбки качнул головой:
– Не боись! Делить станем на всех поровну!
– То-то!
– уже издали прокричал ратник.
Кто-то дергал боярина сзади за рукав дорожного вотола.
– Чего тебе?
Новая жонка лезла к нему, держа в руках серебряное блюдо. Тимофей отмотнул бородою.
– Тамо вон!
– указал.
– Да живее выкупай, не то и скотины не обрящешь!
Вразвалку пошел к лошади. Стремянный подставил колено, подсаживая боярина. Тимофей улыбнулся хмуро, плотно всев в седло, подобрал поводья. Жеребец всхрапнул, пошел как-то боком, мелкою выступкой, зло кося глазом.
– Ну, ты, волчья сыть!
– ругнулся Тимофей. Конь был чужой, достанный два часа назад, и еще не привык к новому хозяину.
По всему окоему, там и тут, подымались дымы. Новогородские молодцы зорили волость.
Новый белозерский городок не стал ждать приступа. Отворились ворота. Местные князья и воеводы великого князя Московского, сметив силы, покорялись и предлагали окуп с города. Поторговавшись, сошлись на шестидесяти рублях.
Из взятых на щит деревень гнали скотину, везли рухлядь и снедный припас. Рать, не задерживаясь, уходила в сторону Кубены. Ополонившиеся молодцы весело топали вслед за тяжело нагруженными возами.