Святая Русь. Книга 1
Шрифт:
— Довольно! Долгов архимандрита Пимена, по заемным грамотам наделанных, я платить не стану! — сказал. И то, что назвал Пимена не владыкою, но архимандритом, домолвило остальное.
Киприан, что сидел на почетном месте покойного Алексия с выражением голодного настороженного пса, вдруг весь как-то слегка обвис и оплыл, и даже слабый окрас румянца явился на посеревшем было лице болгарина.
Клирики значительно переглянулись. Федор Симоновский произнес отчетливо:
— Владыка Киприан ставлен Филофеем Коккиным, и низвергнуть его волен единственно собор митрополитов и епископов при патриархе царского города!
А посему
Об убийстве Митяя не было более произнесено ни слова. Духовные не считали себя вправе изречь такое, бояре молчали тоже, молчал и князь. Но участь Пимена была ими молчаливо решена. В тот же день вооруженный отряд детей боярских во главе с посланцами великого князя и с грамотою поскакали встречу возвращавшемуся обозу русичей.
Пимен до самой Коломны так ничего и не знал. Ехали трудно, несколько раз едва не попадали в руки степных Мамаевых воев (с гибелью властного темника многие его приверженцы, не признавшие Тохтамышевой власти, стали попросту степными грабителями). И вот наконец Ока, отвычная за два года далеких странствий, близкий дом, родина! Митяй и кошмар его убийства остались где-то далеко отселе и в пространстве, и во времени. Пимен лишь здесь, подъезжая к Оке, почуял смутную тревогу, временем отравившую ему радость встречи с родной стороной. Но… Он оправдается, он объяснит Дмитрию! Да и не должны его выдать, за него вступятся! Многие… Сам Сергий… должен… А бояре? Василий Хвостов и иные прочие? Нелепо…
Далеко! Давно! Хотя о Киприане он слышал, но надея была: уедет вновь в Литву Киприан — и дело с концом!
А впрочем, теперь затмевала все радость, отвычная радость встречи! И он был благостен! Высовывался в открытые окошки возка, благословлял, умиляясь каждому русскому мужику, каждой бабе…
По наплавному, от ледохода до ледохода устрояемому под Коломною мосту переправлялись на московскую сторону Оки. Синяя вода спокойно и мощно стремилась под ними, упруго обтекая смоленые борта барок, на которые был уложен тесаный дощатый настил. Глухо и гулко топотали кони. Уже по-за дубовыми тынами города завиднелся белый недостроенный храм, по вершине которого мурашами сновали люди, уже чаялась радостная встреча…
Вооруженные дети боярские рядами окружили возок.
— Архимандрит Пимен? — произнес княжеский боярин, наклоняясь с седла.
С треском отлетели дверцы возка. Его волокли грубо, под руки, срывали с него мантию, крест и панагию. Он сам, дабы не вывихнули перстов, снял и отдал тяжелый перстень с печатью. Внутри все дрожало мелкою противною дрожью ужаса. Именно теперь вспомнился предсмертный хрип погибающего Митяя, судороги большого тела… Именно теперь! Он жалко, с неверною надеждою обернулся к спутникам своим… Бояре и клирики угрюмо молчали.
Московская княжеская сторожа выволакивала из рядов тех четверых, что когда-то вершили скорый суд над Митяем — все уже было известно на Москве!
Без белого клобука, простоволосого, с растрепанною жалкою и редкою гривой седых волос, его выволокли на простое седло какой-то клячи, притянули к седлу арканом и, ни слова не говоря, съехавшись со сторон, помчали в опор. Он еще думал узреть князя, попробовать оправдаться, свалить смерть Митяя на Кочевина-Олешинского… Ни Москвы, ни князя Пимену даже и узреть не удалось. Поковавши в железа и пересаживая с коня на
Киприан, узнав о том от воротившихся княжеских молодших, широко, истово перекрестился. Грядущего не ведал и он, а потому почитал себя окончательно спасшимся от неудачливого соревнователя своего. Казнь убийц и расточение прочих, принимавших участие в заговоре противу Митяя, довершили его зримую победу в борьбе за владимирский владычный престол. Таковы были великокняжеские и митрополичьи дела к осени 1381 года.
И только всходившая раз за разом перед рассветом хвостатая звезда продолжала тревожить московитов, упрямо обещая (миновавшие, казалось, страну) беды и разорения.
Глава 13
Акъ-Ходжа (Акъхозя) от Нижнего повернул назад, действительно убоясь Дмитрия, но много лучше было бы для Москвы, ежели бы он не устрашился и повстречался с великим князем, приняв свою долю даров, поминок и почестей и, главное, переговоривши с Дмитрием и его боярами с глазу на глаз.
Тут вот и скажем, почему все же Тохтамышев посол так-таки не дошел до Москвы.
Старый суздальский князь Дмитрий Константиныч тихо умирал в Суздале.
Гибель сына Ивана на Пьяне, двукратный погром Нижнего, оба раза выжигаемого татарами дотла, гибель, как казалось, всех гордых заводов и замыслов покойного родителя, ибо и Сура Поганая и Запьянье были испустошены вконец, рознь сыновей, борьба с братом Борисом — все это в конце концов доконало его. Князь вроде бы даже не болел, но ослаб до полной убогости, до того, что подчас в забывчивости пачкал платье…
Князь стыдился слуг, хозяйственный обиход полностью предоставил ключнику и боярам, он уже ничем не правил и не руководил и только молился подолгу. Доконала князя и смерть жены. Анна умерла в одночасье, не лежав, не болев, а просто шла к себе, распушив слуг, плохо присматривавших, по ее мнению, за хворым супругом, и вдруг побелела, тихо охнула и медленно опустилась на ковер. Пока растерянные служанки хлопотали, несли, толкаясь и дергая госпожу, вваливали грузное тело княгини на постелю, она и умерла.
И осталось одно — звать попа да гадать, как сообщить о том старому князю…
Дмитрий Константиныч приплелся, высокий, худой. Стоял, шатаясь, глядя растерянно на грозно потемневший неживой лик своей печальницы и ругательницы, так помогавшей ему жить, и думал… Нет, не думал он уже ничего! Опустясь на колени, приложился лбом к скрещенным холодным рукам и тихо плакал, вздрагивая, страшась и не умея уже и подняться с колен. Слуги поняли, подняли, увели…
Таковым стал некогда грозный супротивник московского князя Дмитрия, вырвавший было великий стол из цепких рук Алексия, когда нахлынули днешние события, завертевшие бессильного князя, словно щепку в водовороте.
Татарских послов принимал в Нижнем Борис. Василий Кирдяпа тоже был при дяде. Семен оставался с отцом в Суздале, но, всею душой стремясь за старшим братом, он только тем и жил, что надумает Василий за них обоих.
Борис, женатый на дочери Ольгерда, когда-то тягавшийся за власть со старшим братом и великим князем Дмитрием, перешагнувши пятый десяток лет, изрядно потишел. Тесть, Ольгерд, умер. От Михайлы Тверского восемь лет назад он отступился сам. Росли дети, Даниил и Иван Тугой Лук. Росла горечь несостоявшейся, злой и, как виделось уже теперь, напрасно прожитой жизни.