Святая сила слова. Не предать родной язык

Ирзабеков Василий

Христа ради!

Сакральное зеркало нации

Разделённая скорбь и разделённая радость

– Василий Давыдович, как началась ваша лекционная работа, с какими темами вы чаще всего выступаете?

– Прежде я, учитель русского языка, не думал о лекционной работе. Я и помыслить не мог, что буду заниматься русским языком. Но… есть какой-то Божий Промысл в том, что русский язык открылся мне не как учебная дисциплина, которую я основательно изучил ещё в институте.

Но после того как, войдя в лоно Русской Православной Церкви, стал по-новому слышать русский язык и попытался поделиться этими удивительными открытиями с ближним кругом, то сразу несколько человек

мне сказали: вы должны рассказывать об этом людям.

Первая конференция, где я выступил с беседой о русском языке, была организована Православным центром во имя святителя Луки (Войно-Ясенецкого), где я тогда работал, в честь 125-й годовщины со дня рождения свт. Луки. Я должен был рассказывать о деятельности центра (встреча проходила в мэрии Москвы). Но неожиданно для себя я вышел к трибуне и стал говорить о русском языке. Прорвалась моя боль. Дело в том, что незадолго до этого на канале «Культура» прошла передача, посвящённая… мату.

Среди гостей, приглашённых на встречу, было много представителей интеллигенции, так называемой интеллектуальной и творческой элиты, а также тогдашний министр культуры в качестве ведущего. Эти люди сидели и рассуждали как о само собой разумеющемся, каким бывает мат, может ли русский язык вообще существовать без мата и т. д. и т. п. Это было оскорблением не только великого святого языка, но и всех, кто является его носителем. Вспоминаю, как ждал тогда, что глумление это будет прервано кем-нибудь из присутствующих. Но, увы! Я был в состоянии шока. Боль от оскорблений русского языка копилась, конечно, не один год. И вот тогда прорвало…

После конференции ко мне подошла Галина Алексеевна Григорьева (ныне президент всероссийского фестиваля «Семья России») и сказала: «Я слышала вас, это удивительно». И пригласила меня с выступлением в г. Галич на духовно-светскую конференцию. Я не знал, соглашаться или нет, – но она меня убедила. Я, как азербайджанец по рождению, считал не совсем правильным выступать перед русской аудиторией с беседой о русском языке. Потом рассудил, что это и мой язык тоже. Более того, я считаю русский родным языком, а азербайджанский – национальным. Да, в разговоре я спокойно могу перейти на азербайджанский язык, но русским я владею лучше. Более того: я во сне разговариваю по-русски.

Но главное, наверное, в том, о чём говорила моя бабушка: «Разделённая скорбь становится меньше, а разделённая радость – больше». Когда я выхожу к людям, у меня улыбка не сходит с лица, потому что я делюсь радостью. Для меня открылась радость русского языка – удивительная, божественная. Это язык, на котором с нацией разговаривает Сам Христос.

Постепенно тема моих бесед стала расширяться. Литература всё-таки от меня никуда не ушла. Она и не могла уйти, потому что всё это когда-то называлось русской словесностью. Сравните: литература – от «литеры» (буквы), словесность – от «слова», а Слово – это имя Христа.

Разница ощутимая. Поэтому у меня есть цикл лекций «Русская литература, русская словесность и Православие». Ещё у меня есть лекция, которую я читаю в сугубо медицинской аудитории. Это лекция о Войно-Ясенецком, святителе Луке. Это святой нашего времени, который отошёл к Богу в 1961 году. Великий архиепископ и великий врач. Доктор медицинских наук, замечательный хирург, лауреат Сталинской премии, которую он, кстати, получил после одиннадцати лет, проведённых в ГУЛАГе. Войно-Ясенецкий не получил духовного образования, но написал два выдающихся богословских труда: «Дух, душа и тело» и «Наука и религия». Вот об этом человеке я и рассказываю врачам настоящим и будущим, сёстрам милосердия.

В клетке с «тиграми»?

– Василий Давыдович, какие темы вы чаще всего поднимаете во время встреч с учащимися колледжей, школ?

– Сквернословие.

– Трудно ли вам, представителю науки, общаться с молодёжью?

– Я могу сказать,

что моя самая любимая аудитория (действительно, самая тяжёлая и ответственная) – молодёжь. Когда мне предлагают выступить в воскресной школе, перед педагогами или церковной общиной, я называю это санаторием (смеётся). А вот невоцерковлённые старшеклассники, студенты… Знаете, когда к ним заходишь, не скрою, полное ощущение, что делаешь шаг в клетку с тиграми. Но это наши «тигры». Если не приходим мы, являются другие и похищают у нас наших детей.

Это очень ответственная аудитория, и я стараюсь использовать каждую возможность для общения с ней, хотя многие лекторы избегают встреч с молодыми людьми. А с ними как раз и надо говорить. Более того, у меня постоянно возникает чувство, что мы опаздываем. Как раньше на Руси говорили: дитя надо воспитывать, пока оно поперёк лавки лежит… Надо приходить в детские сады, там должна быть специальная программа духовного воспитания.

Я всегда поражаюсь, как дети открыты для Бога! В моей семье, когда мы вставали на молитву, я молился стоя, а моя младшая дочь всегда становилась на колени – хотя никто ей не говорил об этом. Это удивительное, умилительное отношение к Богу. Потом, конечно, подростки меняются. Все мы знаем, и батюшки знают, что даже у тех детей, которые выросли, как мы говорим, «под крестом», посещая воскресную школу и т. д., наступает момент, когда они охладевают к вере, отходят от Церкви. Но часть всё-таки возвращается. При этом важно, что даже у тех, кто о Церкви вспоминает нечасто, рано или поздно прорастают те зёрна, что в своё время были в их душах посеяны. Они всё равно другие. И в самые критические моменты, от которых никто не застрахован (скорби, болезни, печали), такой человек не бросится к бутылке или наркотику, а вернётся в Церковь – в дом, в котором он давно не был.

Повторюсь, этот возраст открыт для диалога. Я убеждён, что надо с ними быть предельно откровенными. Не заискивать, а говорить абсолютно честные вещи. И тогда они тебе тоже ответят откровенностью. Но если подростки чувствуют фальшь, то, как ты со своей сияющей вершины нисходишь к ним, важно говоришь что-то, а потом вновь поднимаешься в свой сверкающий замок, – ничего не получится. Ни общения, ни контакта. «Электричество» не пробежит. А это очень важно. Иначе, зачем ты к ним пришёл?

Во время беседы в колледже, увидев, как ребята на меня смотрят, я спросил, не воспринимают ли они меня как человека безгрешного. И получил искренний ответ: «Да!» Я говорю: «Да что вы, ребята! Бог с вами! Я гораздо хуже вас!» У них была реакция шока. А я с ними не заигрывал, я это доказал. В своём достаточно серьёзном возрасте я понимаю, сколько ошибок сделал в своей жизни, и знаю, что буду отвечать за каждую из них. В отличие от них – я это знаю. Понимаете, какая ответственность! Кому многое дано, с того много и спросится. Но что печально – не начинаю жить так, как хотел. И я впал бы, конечно, в отчаяние, если бы не прочитал слова апостола Павла, который сказал: «То доброе, что хочу делать, не делаю, а то злое, что не хочу – творю!» В этом повреждённость человеческой природы.

Я им сказал: «Посмотрите – я так много знаю о святости, о правильности. Но я же не соответствую этому пониманию. И так много сделано ошибок и грехов, а впереди так мало времени для покаяния! У вас же всё наоборот. При всём вашем желании поскорее стать взрослыми вы такие юные, что не могли так страшно нагрешить, при этом у вас впереди целая жизнь. Для чего? Для покаяния! И вы намного счастливее нас, потому что, когда я был в вашем возрасте, допустить было невозможно, чтобы пришёл человек и рассказал о таких вещах, какие вы сегодня слышали… Когда я сам впервые заговорил со священником, мне было уже сорок два года. Во мне тогда всё трепетало, и, слава Богу, благоговение перед священнослужителями у меня не исчезло до сих пор».