Святое дело — артель
Шрифт:
— А вот это место, — од с силой топнул ногой, — называется «Дом предателя». Здесь Лопаткин жил. Это по его доносу всю нашу семью и Леттиевых, соседей, в концлагерь отправили. Подглядел, сволочь, следы от леса до нашего дома, на барахло наше позарился. Я-то ушел, к партизанам ушел, а семью… Встречаю его изредка.
— Кого? — удивился Генка.
— Предателя. Лопаткина. Он на Кукковке банщиком работает, за мужиками пустые бутылки собирает. Такой же жадный остался. И дочка его, хоть и образованная, а стерва стервой. Он-то отсидел свои пятнадцать лет после войны, не без этого… А моя сестра… Морду ему бить — старый, хлипкий, и еще хулиганство
Вавилкин приосанился, стряхнул с себя ночные мысли.
— Подъем! Подъем, «золотая рота»! Разоспались, кошкодавы, разнежились!
Рыбаки закопошились, вставали, хмуро зевали, кашлем прочищали глотки, приглаживали прически и лысины, шли на берег умываться. Возвращались к костру посвежевшие, на скорую руку закусывали холодной рыбой, ухой, застывшей, как холодец, согревались чаем, куревом, шутками.
Артель расходчиков кормит
На утренней зорьке Генка рыбачил седьмым в большой лодке. От папы и Рейно Арвидовича его переманил Дерябин.
— Давай с нами, Генушко! У тебя, говорят, удача за пазухой.
Генка оглянулся на отца, — тот молча кивнул, разрешил.
Длинными тяжелыми веслами на пару гребли Подкользин и Виктор Павлович, Серегин отец. Широкая лодка шла грузно, мелкие волны с причмокиванием шлепались о борт. Дядя Вавилкин обмочил в воде указательный палец и выставил его в небо, определяя направление ветра. Озеро еще не проснулось, и казалось, что над рыбаками и над Култозером что-то большое дышит в предутренней дреме…
Небо изменялось на глазах, за доли секунды. Совсем недавно оно было все одинаково бесцветное, грязно-серое, как линялые джинсы на коленях. И тут голубизна на западе стала отдаляться, набухать прозрачной синевой, а на востоке и чуть левее, севернее, голубизна таяла, светлела, и росла, росла над далеким берегом нежно-розовая ленточка зари.
— Красиво ка-ак… — нараспев шепнул Сережа.
— Это еще что! Еще в тыщу раз красивей бывает! — так же тихо похвастал в ответ Генка, словно он сам руководил восходом солнца.
— Гена, у тебя червей много? Поделись, — шепотом попросил с кормы дядя Дерябин. Генка отсыпал горсть червей в мозолистую ладонь.
Лодка остановилась на середине озера, Вавилкин осторожно опустил за борт якорь, поддернул веревкой, проверяя глубину, — все в молчаливом ожидании смотрели на него.
— Тут. Прибыли. Готовь снасти.
Рыбаки ожили, несуетливо, но спешно принялись разматывать донки и удочки, насаживали червей, закидывали снасти в воду. Генка показал Сереже «лучший в мире» способ насадки червяка, так, чтоб самый копчик крючка проклевывался наружу, потом посоветовал уменьшить глубину на леске, чтобы наживка над дном висела. Сережа согласно кивал головой.
Прошло пять минут молчания недвижных поплавков, десять. Уже золотился сосновый лес на западном берегу. Томительное ожидание словно висело над лодкой, наконец Подкользин вытянул махонького окушка, снял с крючка, разглядел близорукими глазами и выбросил
— Ступай, отца позови или деда!
И моментально клюнуло у Виктора Павловича. Его окушок был чуть крупнее. Виктор Павлович далеко отбросил его в озеро.
— Деда надо было звать, а не брата!
II началась зорька: рыба проснулась, подошла к луде. Окуней сменяла плотва, плотву окушки. Топорща жабры, выдергивались из воды наглые ерши, Виктор Павлович вытянул небольшую щучку. Рыба клевала не беспрестанно, а волнами: поклюет-поклюет — передышка. И опять заклюет-заклюет. Словно были у нее свои часы «пик».
Генке везло не больше, а даже меньше других рыбаков, хотя он надеялся показать Сереге, что значит настоящий рыбак, а не новичок. Показывать, к сожалению, было нечего. А Серега Исправно вытягивал ровных черноспинных окуней.
— Дядя Вавилкин, — обратился Сережа во время затишья, — А как вы эту луду нашли?
— Я ее давно знаю. Еще от отца своего…
— Нет, я не то спрашиваю. Как сегодня вы луду нашли? Ведь на воде не написано, что здесь луда? И вешек нет. Озеро и озеро. Примет нет, сквозь воду не видно…
— Приметы есть! Вот примечай: видишь, из-за острова на том берегу проплешина показалась? А по другому берегу смотреть — мы чуток не дошли до той сосны. На пересечении примет луда находится. Луда — каменистая гряда.
— Ага! — воскликнул Сережа, — Понял! Как по системе координат! Икс-игрек.
— Во-во. Широта — долгота.
У Генки, как назло, в третий раз подряд сорвалась с крючка плотичка и раненая рука разболелась. Он не стал свежего червя насаживать, спрятал забинтованную ладонь под мышку, насупился, сделал вид, что ему все равно — не клюет толком и не надо, — пусть Серега больше поймает. Стоило Генке прикрыть глаза, как на него неудержимо навалился сон. Оно и понятно — не выспался, белая ночь коротка, заря заре на пятки наступает…
— Рыбнадзор! — громко сказал кто-то, и от этого возгласа Генка проснулся. Из загубины стучал лодочный мотор. Серебристая «казанка» быстро приближалась к рыбачьей лодке, по за триста метров «казанка» развернулась, сделала крутой вираж, и один из инспекторов приглушил мотор. Второй инспектор, помоложе, в большой бинокль долго разглядывал спокойных рыбаков. Первый инспектор сначала на малых оборотах, а потом на веслах подвел «казанку» к лодке.
— Здорово, рыбаки! — приветствовал артельщиков бородатый мужчина в рыбнадзоровской фуражке с синим околышком. Второй инспектор оказался мальчишкой лет пятнадцати, тоже в фуражке, но малиновой, пожарницкой.
— Доброго здоровья, Игнат Степанович, — поздоровался от всех рыбаков дядя Вавилкин.
— О-о-о! Иван Васильевич! Сколько лет! Свои, значит… Рыбку ловите?
— А вы рыбаков? — ухмыльнулся Дерябин.
— Рыбаков мы не ловим, у нас лицензия на браконьеров! — Игнат Степанович похлопал по своей кобуре и серьезно спросил: — Сеток в норме?
— Восемь штук на четыре лодки, считая резиновые.
— Это хорошо. А то какие-то гады перегораживают сетями речку. Две ночи караулили их с сыном, но так и не дождались. Сетки вот реквизировали, — инспектор лягнул лежавшую на дне «казанки» бурую груду сеток, забитых водорослями. — Рыбы испорчено полтонны. Пришлось выкинуть.