Святополк II. Своя кровь

Романова Галина Львовна

Свой терем за высоким тесовым забором Лют увидел с конца улицы и остановился, чуть не налетев на угол. Хоромы Захара Гостятича были целы - горела изба напротив, и все - хозяева, соседи и прохожие - бегали вокруг, выволакивали добро, растаскивали заборы и закидывали огонь землею. На крышах клетей сторожили холопы - а ну как начнет разлетаться горящая дранка? Но родной дом был цел, и Лют бессильно прислонился к бревнам, переводя дыхание и не в силах сделать ни шага.

Дым пожара еще растекался по улицам, где-то еще бегали с ведрами и закидывали огонь, голосили над остатками чудом спасенного добра погорельцы,

а над Торческом растекался колокольный звон. На эти звуки привычно сходились все от мала до велика. А те, кто не мог прийти, прислушивались и молча молились, поминая всех старых и новых богов.

Лют пробрался вместе со всеми, затерявшись в толпе, как десятки других мальчишек. Люди гомонили, взмахивая кулаками.

–  Без воды кончаемся!..

–  Из града не выйти! Припас подъели, а новый взять негде!

–  Дети поесть просят…

–  От жары дышать нечем! Погибаем!

–  У половца небось дадут водицы испить!

–  Дадут, как же! Саблей по роже!

–  А все одно - лучше сразу кончиться, чем так мучиться!

–  Помощи! Помощи у Киева просить!

–  Без подмоги не выдюжим! Заставят поганые отпереть ворота!

–  Пусть князь к нам придет - не то погибнем!

Крики раздавались все громче и громче. Тем, кто уповал на милосердие врага, быстро затыкали рты, но возмущенных голосов раздавалось все больше. Один за другим люди поворачивали разгоряченные лица туда, где на высоком соборном крыльце стояли торчевский посадник, с ним тысяцкий, воевода и несколько городских бояр, чьи вотчины ныне разорили враги. Среди них Лют заметил Захара Гостятича. Отец как-то странно осунулся, даже похудел, в волосах засеребрилась седина. Он смотрел в толпу и, как казалось Люту, прямо на него.

Крики веча становились все яростнее и громче. Людство теснилось, наступая на ступени собора, и подталкивало Люта ближе к отцу.

–  Люд торчевский!
– вдруг шагнул вперед боярин, родом торк, но крещеный Лавром Давыдовичем.
– Боярство порешило послать в Киев гонца с грамотой для князя Святополка Изяславича! Пусть проведает князь о бедах наших, пусть вышлет нам подмогу да ествы и пития снарядит! Сей же день пошлем гонцов! Кто сам охочь идти?

Вот оно - то желанное, о чем втайне мечтал Лют! Показаться нелюбимому и нелюбящему отцу, сделать трудное дело, чтобы понял, признал и полюбил! И Лют закричал, срывая голос:

–  Я-а пойду!

Гонцами всегда были выборные дружинники - они и в седле держатся как влитые, и кони у них злые, стоялые, и буде кто погонится за гонцом, сумеют отбиться. Двое-трое дружинников из тех, что толпились у ступеней храма, шагнули вперед, расправляя плечи, но и отчаянный вопль Люта услыхали. Толпа раздалась и вытолкнула его вперед. Почуяв запоздалый страх, парнишка шарахнулся обратно, но было поздно - Захар Гостятич оглянулся на крик и узнал его.

–  Ты?
– Глаза его сверкнули, тиун едва не сорвался со ступеней вниз.
– Как?.. Почто?

Один на один с отцом Лют, наверное, убежал или застыл столбом, проглотив язык, но на него уже оборачивались другие. Боярин Лавр Давыдович шагнул навстречу:

–  Кто таков? Чей ты, отрок?

Назвать при всех отца - отцом язык не поворачивался. Лют только бросил на тиуна быстрый взгляд - боярин уже все понял.

–  Из твоих он, Захар Гостятич?
– спросил Лавр Давыдович.

–

 Мой, - сухо кивнул тот.
– Неслух… Выпороть бы его… - Холоп?

В голосе боярина мелькнуло отчуждение, и Лют ринулся вперед:

–  Вольный я! По Русской Правде! Я его сын!

Узкие темные глаза боярина стали еще уже от улыбки:

–  Ай какой! Люблю таких! Такой юный - уже батыр!
– Торк добавил несколько слов на своем наречии.

–  Только ведаешь ли ты, отрок, что опасен путь?
– продолжал он опять по-русски.
– Половцы пути перекрыли, неведомо где их орда разбрелась! Может, за первым же лесом наткнешься на их сторожу…

–  Я не боюсь!
– мотнул головой Лют, хотя во рту пересохло от страха.
– Готов городу моему послужить!

–  Добро! Вай-вай, добро!
– прищелкнул языком торк.
– Пойдешь!

Лют едва не упал на колени от облегчения, в то время как на Лавра Давидовича с двух сторон накинулись воевода и посадник:

–  Да ведь уже идут добрые воины! Почто еще одного в путь волочить?.. Где это видано, чтоб отрока на такое дело посылать?

–  Кто знает, где половецкие орды рыщут?
– нахмурился торк.
– Авось отрок пройдет там, где не смогут пробраться взрослые мужи!

Лют чувствовал на себе тяжелый пристальный взгляд отца все время. Отрока и четверых его спутников - все как один торки, уже пригнувшиеся в ожидании скачки к гривам загодя напоенных коней, - проводили до ворот, где ждала дружина под водительством самого тысяцкого. В последний миг Люту показалось, что отец хочет что-то сказать - но он только обернулся, встречаясь с ним взглядом, как заскрипела воротина - и первые воины с гиканьем вылетели из города.

Уже вечерело, половецкий стан понемногу успокаивался, и только разрозненные стайки кочевников крутились возле городской стены, сыпали стрелами, ругались. Они встрепенулись, когда из распахнутых ворот на них налетела дружина торчевцев. Горяча коней, торки врубились в неприятельские конные десятки, связывая их боем. Стан зашевелился, к месту боя отовсюду стали стекаться враги.

Но торки недаром помнили свое кочевое прошлое. Они не стояли на месте, крутились, кидаясь то вправо, то влево, то собираясь в единый кулак, то рассыпаясь во все стороны. В подмогу к ним со стен полетели стрелы и камни. Разгорелся серьезный бой, и никто не заметил, как от дружины отделилось пять всадников и наметом погнали коней к северу, в сторону Киева. Вечерний сизый сумрак сразу поглотил их.

Гнали коней до темноты, и лишь когда ничего нельзя было разглядеть в двух шагах, остановились на короткий ночлег. Но едва рассвело, как опять вскочили в седла и помчались вперед.

Это была земля, по которой вдоль и поперек после победы под Треполем разбрелись половецкие орды. Сюда, стоя под Торческом, пускали они в зажитье своих воинов, отсюда текли к ханам скот, табуны коней, груженные добром телеги и связанные десятками для удобного счета русские пленники. Спасаясь от нашествия, люди бежали куда глаза глядят. Одни подавались в Заруб, другие - в Канев, третьи - в Витичев и Богуславль. Те, кому некуда было бежать, скрывались по лесам и в оврагах - но в Поросье немного было глухих диких лесов, и случалось, что такие несчастные, убегая от одной орды, попадали в лапы другой.