Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения
Шрифт:
И все равно оставалось что-то непонятное, пожалуй, во взгляде Владимира появилась мягкость. Нет, он оставался нетерпеливым, легко ярился, легко начинал злиться, но быстро успокаивался и жалел о сказанном резком слове.
Князь, все также глядя в потолок, вдруг произнес:
– В Берестье встретил одного монаха… от Мешка бежал… Чудные слова говорил. – Владимир перевернулся на бок, подперев голову согнутой рукой и не отрываясь смотрел на жену. Потом все же не вытерпел, протянул правую руку, провел кончиками пальцев по ее крупной груди, коснулся яркого выпуклого соска, пока говорил, так и водил, заставляя
Вот с этим Рогнеда была полностью согласна, она придвинулась к князю ближе, тот поддержал движение жены, притянул к себе, гладя теперь уже спину и то, что пониже. Такие ласки всегда приводили княгиню в трепет, а ласкать Владимир умел. Чувствуя, что женщина задрожала под его руками, перевернул на спину, и беседа продолжилась не скоро.
Все же на рассвете князь принялся рассказывать снова. Он говорил об уверениях монаха в том, что все люди должны любить друг дружку. Рогнеда ахнула:
– Как все?! Как я могу любить татей, едва не лишивших меня жизни?!
И тут же прикусила язык, осознав, что невольно проговорилась. Она не рассказывала Владимиру о происшествии на дороге, о том, как чуть не погибла. Князь понял, что здесь что-то от него скрыто, резко повернул Рогнеду к свету, пытливо посмотрел в глаза:
– А ну расскажи!..
Стало ясно, что отпираться бесполезно, княгиня попыталась все свести к нескольким фразам, но Владимир уже не позволил юлить, строго велел говорить все как было. Рогнеда дрожала, заново переживая сначала кошмар пожара в тереме, а потом ужас одиночества посреди дороги в замерзшем лесу с одиннадцатью мертвецами и раненым Изоком. Князь снова притянул ее к себе, гладя и уговаривая:
– Ну все, все, успокойся, забудь…
Рогнеда впервые почувствовала себя в его руках маленькой девочкой. Это было так необычно, что сердце женщины буквально растаяло, она всей душой любила мужа и готова для него на все! Услышав это, Владимир рассмеялся:
– На все не надо, а вот на живот перевернись…
Теперь Рогнеда позволяла князю то, чему так противилась раньше. Они не скоро позвали ближнюю холопку, чтобы принесла одежду.
Но это была не последняя беседа о монахе и его словах. Только теперь князь не стал говорить на ложе, понимая, что с голой Рогнедой разговора у него не получится. Княгиня почувствовала его интерес к христианской вере, о какой говорил монах. Она тоже устала от бесконечной мести, нелепой, ненужной смерти людей, потому слушала внимательно. А еще их объединяло видение женщины с умершим ребенком на руках на крепостной стене Родни. Когда оба поняли, что не забыли о Василе, даже обрадовались: такую боль вдвоем нести легче.
Рогнеда посоветовала поговорить еще с кем-то, ведь со времен княгини Ольги в Киеве много христиан. Упоминание разумной бабки, тоже много пережившей, в том числе и гибель Коростеня, подхлестнуло интерес Владимира к христианской вере. И не к ней одной.
Булгары прислали князю не только жену, но и своих священников, стараясь обратить в свою веру. Почуяв интерес киевского правителя к отличным от его собственного верованиям, засуетились иудеи, от них тут же явился знающий человек,
Владимир выслушал всех, мало того, решил, что смотреть надо на месте, и отправил доверенных людей в разные земли. В княжьем тереме то и дело появлялись люди в рясах или с накрученными на головах шишаками, строгие и болтливые, старавшиеся влезть в душу и глядевшие, казалось, отстраненно, разные, но желавшие только одного – чтобы великий князь киевский принял именно их веру.
Особенно старались греки, их священник подолгу беседовал с князем, рассказывая об Иисусе Христе, о божьих заповедях, об искуплении уже совершенных грехов. Пожалуй, последнее интересовало князя Владимира больше всего. Заверения в том, что старые грехи можно искупить, очиститься только одним крещением, все больше склоняли его к мысли о христианстве. Недаром бабка княгиня Ольга выбрала именно византийскую веру, наверное, тоже пыталась замолить сожженный Искоростень.
Сам Владимир устал от множества совершенных предательств и ошибок. Очень хотелось начать все сначала, очиститься, точно младенцу. Его уже не страшили даже беседы о плотском грехе, о необходимости иметь всего одну женщину и жить с ней всю жизнь, не познавая больше других. Это тяжелое испытание для князя, любившего женское тело. Священник, услышав такие возражения, неожиданно кивнул:
– Сможешь пересилить себя, князь, станешь истинным христианином. Это и будет твоим искуплением грехов.
Владимир мысленно ахнул, если пересилить себя в самом своем привычном, том, что христиане зовут похотью и блудом, то станешь совсем другим человеком. И вдруг понял, что хочет именно этого! Слишком много князь видел на ложе покорности или наоборот непокорности, слишком многих женщин познал, чтобы не пресытиться. Где-то в глубине души он понимал, что среди всех женщин есть та, ради которой он готов пожертвовать всеми остальными, но он много лет прожил с Рогнедой во грехе, можно ли тащить с собой в новую жизнь этот грех?
А еще князь, всегда отличавшийся добротой к сирым и немощным, стал особо щедр и внимателен. По улицам Киева с утра отправлялись телеги, груженные снедью и дровами, посланники князя расспрашивали, нет ли кого, кто сам не может дойти до княжьего двора, чтобы получить помощь, несли еду хворым и калечным. Скоро Киев привык к такой помощи, кияне одобрительно говорили о князе, которому не жаль своего добра для тех, кто немощен.
– И ласков князь Владимир со всяким пришедшим…
– Да, не горделив перед людьми…
– А чего перед русичами гордиться? Мы и без князя переживем, а вот он без нас нет!
Осторожные возражали:
– Эй, ты полегче! Не ровен час, услышит кто…
Но за ласковость речей и помощь людям князя все чаще именовали Красным Солнышком.
Позже, когда к природной доброте добавится и христианское желание помочь людям, это прозвище закрепится за князем Владимиром прочно. Людская память забывчива, забудутся его предательства, искалеченные судьбы многих и многих женщин, убийство брата, и то, как он обойдется со своей семьей позже, останется память о раздаче снеди хворым, о пирах с дружиной, о постройке новых градов по границе со Степью и, конечно, в первую очередь о Крещении.