Святослав Загорский. Закон Севера

Линг Татьяна

Князь заметил, как рука девушки метнулась вниз, понял: ей тоже тоскливо и томления тела невыносимы стали для красавицы, поднял с колен. Забросил на кровать, да не давая опомниться, накрыл своим телом, теперь захватывая в плен губы, что дарили ему радость минуты назад, и завладел девушкой, заставляя ту вскрикнуть от боли да от испуга.

Смелой оказалась Софья, хоть впервые легла с мужчиной, и от этого князь стал нежнее с девушкой, называя ласковыми словами да целуя её в грудь, плечи. Не торопясь побыстрее получить мужское удовольствие да забыться в дремоте, услаждал её до тех пор, пока не забилась она в

руках его птицей да, крича в голос имя князя, не притихла, поражённая силой чувств, страшно влюбляясь в ту секунду в этого мужчину. Только опосля закончил и князь, но семя подарил Софьи не в лоно, а заставил снова лобызать интимное место.

Уснули они крепко, сплетя ноги и руки.

Глава девятая

Никита прислушался. Тёмный лес в этот раз молчал. Только слышно было, как тревожит верхушки старых елей непокорный ветер, как завывает в дуплах, превращаясь в страшный вой. Конь его тоже навострил уши и повёл из стороны в сторону, будто чуя близкого хищника. Мужчина дёрнул поводья, заставляя животное следовать за ним далее. Как чувствовал, что не надо выходить на ночь глядя в долгую дорогу до северян.

Места глухие. Лихие люди часто прятались на болотах, подальше от власти да от преследования за грязные дела. Обычно не боявшийся ни человека, ни зверя Никита напрягся, следуя внутреннему чутью, вынул из ножен укороченный меч. В лесу обычным военным не с руки, замаха хорошего не получится, а этот малый и нож отобьёт, и пузо от верха до низа пропорет, да ещё топор с собой, не токмо чтобы рубить сучья на растопку огня, а и кинуть в кого с разгону.

Сейчас при Головомое в мешках находилась половина казны всего тракта. И задумал же воевода заварушку с князем. Ходил Никита всегда один, чтобы не привлекать внимания к тому, что везёт. За время, проведённое в таких переходах, случалось всякое, но никогда Никита своего не отдал, выполнял наказ воеводы до конца, а то, что при этом погибал иногда народ, мало волновало слугу.

Волосы на затылке встали дыбом, и конь его, груженный с боков, заржал, видимо, разделяя чувства правой руки воеводы. Никита прислушался, смотрел в одну сторону, догадываясь нутром, откуда исходит угроза. Потом повёл глазами по округе и почувствовал передвижение стороннего наблюдателя. Хрустнула недалеко ветка, как раз позади того места, откуда он шёл. Никита с обнажённым мечом чуть присел, готовый в любую секунду наброситься на случайного хищника. Но минуту-другую стоял. Тишина все давила и давила. А потом страх сняло, будто обошла Головомоя стороной великая погибель, и легче стало дышаться.

Первой приметой опустил голову конь, пытаясь в замёрзшей земле отыскать живую травинку и пожевать. Гукнула сова, как знак, возвращая обычное движение леса. Никита, не решаясь далее испытывать судьбу, поторопился и к утру вышел к северному поселению.

Речка Язва шумно журчала, перекатывая камни, перетирая друг о друга, превращая их в красивые по форме кругляши. С противоположного берега доносились крики людей, занятых приготовлениями ко дню, лаяли собаки. В тумане, таком же холодном, как и сама река, сложно было рассмотреть дома северян.

Сколько домов у племени в деревне, Никите знать не позволили, запуская только к дому головы да гостиному двору, что стоял возле края берега речки,

которая разделяла его и северян. Он дождался, пока к нему выйдет плоская лодка.

Мужик перевязал глаза коню, чтобы тот не взбрыкнул да не прыгнул в воду, и перевёл гружёного вороного на плот. Хмурый северянин в волчьих мехах поприветствовал его, и они тронулись в деревню.

А на той стороне его уже встречал голова, именуемый Ярёмой Злым, его старшим сыном Бурым да названной дочерью Осинкой. Никита уважал гордое племя, что особняком держалось от основного населения и хранило свой древний уклад. Охотники и рыболовы знатно выделывали кожу, меха и были отменными лесными воинами да следопытами.

Женщин у них держали за равных, а детей воспитывали общиной, не деля на своих и чужих, поэтому была ли Осинка родной дочерью Ярёмы или приёмной, того Никита не знал, но был тайно влюблён в кареглазую красавицу. Та взаимностью не отвечала, а по их закону нельзя склонять женщину насильно к браку, иначе Никита давно бы украл её.

Головомой хотел переманить Осинку к себе на большой тракт, рассказывал о просторных светлых избах, красивых нарядных платьях, да та только смеялась, отвечая, как можно на тряпку да камни цветные променять свободу. Так и остался Никита ни с чем, залечивая сердечную рану случайными связями с местными девками посговорчивее.

Обнявшись, голова пригласил Никиту в землянку без окон, если не считать дырку сверху, куда уходил дым от огня, что разводили прямо в середине одной комнаты. Там, расположившись на полу, Никита без предисловий передал два мешка серебра, которые не считая северяне скинули в углу, как мусор. Особого волнений о цацках не испытывал этот народ, но вот с удовольствием расплачивались с местными за муку да закупали кузнецкие изделия, ножи, топоры да наконечники для стрел. Никита, памятуя наказ хозяина, рассказал Ярёме про князя Святослава, что задумал на реке строить крепость.

Голова, пока мужик вёл беседу, раскурил костяную трубку, в которую они вкладывали травы, что знали только северяне, одурманивая себя, и передал её гостю.

– Так ты хочешь, чтобы я назвал цену к той, что князь озвучит, и ту часть передал воеводе? – уточнил голова, понимая, к чему вёл Никита.

– Воевода надеется, что в честь долгой дружбы…

– Ничего не говори про дружбу, воевода через реку пропускает торговлю нашими женщинами! А вид делает, что не имеет с работорговцами дел общих! – Тут Никите крыть было нечем, и он замолчал, предпочитая затянуться из трубки местным зельем. Медовуху али пиво северяне не пили, но вот как продирала трава самого Головомоя, так лучше бы они пили. Хмель не вызывал таких странных видений, которые он испытывал каждый раз, раскуривая трубку с головой.

Через несколько минут, а может, и часов, кто же разберёт, сколь прошло, Ярема ответил согласием.

– Спросить ещё хотел, – добавил Никита, разглядывая Осинку, что сидела в мужских портках, нагло раздвинув ноги, да окидывала Головомоя хитрым взглядом. – Не было чего этой ночью?

Бурый схватился за такой же короткий меч, как у Никиты. И только то, что Осинка да Злой свисли у него на руках, спасло Головомоя от гибели.

– Ты…. Шо… Знаешь?.. – Бурый тяжело изъяснялся на общем языке, оттого понять его было сложно. Слово взяла Осинка, перебив мужика.