Святослав
Шрифт:
Многое ему пришлось пережить из-за нее. Ведь еще тогда, когда царствовал император Константин с престолонаследником Романом, он, как4 приближенный к царской семье человек, был приглашен и стал крестным отцом сыновей Феофано -Василия и Константина. Тогда это удовлетворяло его. Крестный отец порфирородных — так началась связь между Феофано, Никифором Фокой и еще паракимоменом Василием.
Позже, правда, это кумовство Никифора Фоки обернулось против него же. Когда после отравления Константина, а потом и Романа вчерашний полководец, теперь император Византии, обратился на следующий день к патриарху Полиевк-ту
Наступило, казалось, счастливое время: он был с Феофано, дарил ей несметные сокровища, жаловал города и целые земли в Европе и Азии. Когда же Никифору пришлось двинуться в Азию, на агарян, восставших против империи, он взял с собою Феофаио…
При каждом удобном случае она проявляла свою любовь к императору: это она велела затевать для его развлечения малые выходы — в Софию и большие — в город; это она старалась, чтобы в Большом дворце каждый день устраивались торжественные приемы; зто она приходила каждый вечер к своему василевсу.
И в этот вечер, когда император Никифор, испуганный запиской монаха, вернулся из собора Софии в Буколеон, она пришла к нему в опочивальню, в легкой тунике, возбужденная, прекрасная.
Император Никифор стоял на коленях в углу перед образом и, отбивая частые поклоны, горячо молился.
— Император! Мой василевс! — обратилась она к Никифору.
– Ты проводишь дни и ночи в своем китоне, ты избегаешь радости и развлечений, ты забыл обо мне, своей Феофано. Почему?
— Я не забываю, — поднимаясь, ответил Никифор, — и я никогда не забуду тебя, Феофано. Но сейчас мне трудно, тяжелые мысли не покидают меня ни на минуту, я не сплю по ночам… Это началось с тех пор, как мы были с тобой на Ипподроме, когда они бросали в меня камнями…
— Император, — перебила его Феофано, — разве впервые императорам ромеев приходится видеть, как в них бросают камни? Тех, кто бросал камни, нет уже в живых, а если кто из них и остался, то сидит и будет сидеть на Проте… Забудь об этом, император.
— Ты говоришь, — продолжал Никифор, — что все они погибли либо сидят на Проте. Но кто же тогда пророчит и хочет моей смерти?
Император показал Феофано записку, которую дал ему монах в соборе. Феофано очень внимательно прочла до конца, и на ее лице выступил румянец. Однако она сдержалась и как только могла спокойно, словно шутя, сказала:
— Мой император! Василевс мой! Разве можно так страдать из-за каждой глупой записки? «…в третий месяц переселишься из сей жизни…» Ничтожный червь! Недаром он так и иодписал эту записку. Но кто, скажи мне, может знать, когда человек уйдет из этой жизни? Бог? Но ведь Бог этого не скажет, потому что, когда приходит срок, он зовет; если же судьба судила жить, человек побеждает даже смерть. У нас с тобой, император, есть враги — и здесь, в Большом дворце, и в Константинополе, и в империи. Но, василевс, мы не были бы императорами, если бы их не имели. А разве у них не было врагов?
Она указала на стены опочивальни, украшенные мозаичными изображениями императора
— Это правда, — вырвалось у императора Никифора. — Македонянин, — он указал пальцем на одного из них, — убил этого самого… Михаила Мефисоса, а тот — этого…
— Да, — подтвердила Феофано и громко рассмеялась. — Они убивали даже друг друга. Чего же ты испугался? Ничтожный червяк пророчит тебе смерть, и ты ему веришь?! Подумай, император! У тебя надежная этерия, от тебя не отходит твой па-ракимомен Василий, ты построил — и хорошо сделал — этот дворец Буколеон, куда не проползут ни мышь, ни червяк, наконец, подле тебя и я — твоя радость, твоя опора.
— Это правда, — согласился император Никифор. — Здесь, в Буколеоне, возле тебя, я в безопасности… Но врагов много, они там, за стенами Буколеона…
— Кто же они?
— Оттон немецкий.
— Вряд ли Оттон пойдет против Византии, — возразила Феофано. — Он сейчас в Италии, успокоился и далее не двинется…
— Но и вся Азия в огне, Феофано!
— О, — Феофано засмеялась, — после того как ты сам, а потом Вард Склир прошли по Азии, там не посмеет даже ветер дохнуть…
— А Болгария?
— Болгария — в самом деле ненадежная земля, и не так она, как Русь.
Феофано на минутку задумалась и продолжала:
— Когда-то… это было давно… еще при жизни императора Константина, я видела в Большом дворце киевскую княгиню Ольгу… Это страшная, опасная женщина. Я до сих пор не могу забыть ее глаз, лица, губ. Таков, верно, и ее сын Святослав. Но почему ты не идешь против него, император?
— Видишь ли, — задумчиво ответил Никифор, — я сам позвал князя Святослава и даже заплатил ему, чтобы он громил непокорных болгар…
— Он громит их, об этом говорит весь Константинополь. Но Константинополь боится, что Святослав может явиться и сюда…
— О нет, — уверенно сказал император, — болгары не допустят его сюда…
— Кто не допустит? — с презрительной улыбкой спросила Феофано. — Их косноязычный кесарь Петр, этот монах с Афонской горы?
— У него есть сын Борис… наш родственник, Феофано.
— Так почему же ты держишь его здесь, при дворе?
— Он завтра уезжает в Преславу, — сказал Никифор.
– Правда, на Петра полагаться далее нельзя. Но, Феофано, я и не рассчитывал на него. Уже давно, еще в то время, когда Святослав вторгся в Болгарию, я послал епископа Феофила своим василиком к печенегам, дал ему золото, чтобы они напали на Киев.
— Паракимомен Василий не говорил мне об этом…
— Об этом до сих пор знали только я да он, а теперь будешь знать и ты, Феофано.
— Это очень хорошо, — согласилась Феофано. — Но на Святослава должен идти и ты.
— Как только ударят печенеги, двинусь и я. А потом, ты знаешь, было неспокойно в Азии. Сейчас я готов и пойду, пойду…
— О, теперь я вижу, что ты действительно мудр! — горячо, воскликнула Феофано. — Иди, иди на них!… Помнишь, — задумчиво сказала она, — как ты когда-то, сразу же после нашей свадьбы, уехал в Азию… и взял меня с собой? Я жила в твоем шатре. Как ты был тогда прекрасен, император! Я помню тебя на коне, в позолоченных доспехах, в шлеме, с мечом…