Святой дьявол: Распутин и женщины
Шрифт:
После того как Распутин вернулся к остальным гостям, женщины попросили у него фотографию с посвящением; но он заявил, что у него их нет. Тут я вспомнила об одном моем знакомом, который недавно открыл фотоателье, позвонила ему и договорилась, что приведу к нему Распутина.
В сопровождении адъютанта мы отправились в ателье, где я обратила внимание на необычно большое количество ассистенток; позднее я узнала, что эти дамы специально переоделись, чтобы увидеть Распутина.
Мой друг сделал несколько снимков, и Распутин непременно
Я предвидела это и дала фотографу соответствующие указания, и тот только сделал вид, что снимает нас, на самом деле не вставил в аппарат пластинку.
На обратном пути Распутин сел со мной рядом и ласково заговорил:
— Я обидел тебя в Петербурге, — сказал он, — прости меня! Я плохо говорил с тобой, но ведь я всего лишь простой мужик, и что у меня на уме, то и на языке.
Он снял шляпу, и ветер начал трепать его волосы.
— Пусть Бог накажет меня, — вскричал он, перекрестившись, — если ты еще хоть раз услышишь от меня дурное слово! Ты лучше, чем все остальные, потому что ты простая! Скажи мне любое желание, и я все для тебя сделаю!
Так как я упорно молчала и в этот момент не хотела говорить о себе, он продолжал:
— Может быть, тебе нужны деньги? Хочешь миллион? Я скоро проверну крупную сделку и получу за это очень много денег!
— Но, Григорий Ефимович, — улыбаясь, заметила я, — мне не нужны твои деньги!
— Ну, как хочешь, но я счастлив, если что-то могу сделать для тебя. Ты хороший человек, Франтик, и в твоем обществе моя душа отдыхает!
Когда мы вернулись к генеральше, нас там ожидали два чиновника от губернатора. Распутин поцеловал всех присутствовавших, попросил меня, чтобы я все-таки приезжала в Петербург, и затем в сопровождении чиновников поехал на вокзал, откуда немедленно отошел поезд в столицу».
В Петербурге на один из таких кутежей старца сопровождала Вера Александровна Жуковская; ее повествование прекрасно передает ту особую атмосферу, в которой пьяные оргии были неотделимы от серьезных вопросов высшей церковной политики.
« — Приходи сегодня вечером ко мне, мы будем танцевать и пить, — сказал мне как-то Распутин.
— Куда же? — спросила я.
— К моим друзьям. Ты согласна? Там будет весело!
— Хорошо, — сказала я, — я приду.
— Прекрасно! — радостно воскликнул он. — Приходи в шесть часов вечера!
Когда я появилась у него, я застала его в приемной в окружении четырех мужчин и дамы; они явно были с Кавказа. Сам Распутин был готов к выходу… Все громко говорили, перебивая друг друга, и я не могла никак понять, о чем идет речь. Несколько раз произносились слова „концессия“ и „биржа“, должно быть, на кого-то оказывалось определенное воздействие. Распутин отказывался, жестикулируя руками и тростью и бормоча свое обычное: „Ну, хорошо, сделаю, приходите завтра, у меня сейчас нет времени“.
— Ах, моя милая,
Он взял меня под руку, и мы стали спускаться с лестницы. Когда мы вышли на улицу, я увидела элегантный автомобиль, ожидавший нас. Шофер, какой-то солдат, по-военному поприветствовал Распутина, мы быстро сели в машину и отъехали.
Спустя некоторое время автомобиль остановился у высокого дома.
— Это должно быть здесь, — сказал Распутин. — Милочка, спроси швейцара, живут ли здесь П.?
Я удивленно взглянула на него:
— Вы же сказали, что это ваши хорошие друзья, а сами не знаете, где они живут!
Швейцар поспешил навстречу, проводил нас на второй этаж и позвонил. Дверь открыла полная, маленькая женщина, увидев нас, она шумно обрадовалась.
— Батюшка, дорогой батюшка! — закричала она и обняла Распутина. В прихожей к нам подошел высокий, худой мужчина и поздоровался со старцем; потом мы попали в столовую, которая, казалось, служила и гостиной, так как, кроме роскошно накрытого обеденного стола, у стены стояла софа, обтянутая безвкусным ярко-красным плюшем. На ней сидело много молодых людей неопределенного сословия, при нашем появлении почтительно поднявшихся.
Лукаво взглянув на меня, хозяйка повернулась к Распутину:
— У тебя, конечно, новая симпатия?
Григорий Ефимович громко рассмеялся, обнял меня и весело заявил:
— Одно другому не мешает! Ах, как ужасно я люблю вон эту! — С этими словами он усадил меня на софу, подвинул стол, все еще смеясь, сказал: — Теперь ты не убежишь от меня!
Вдруг я услышала тихий певучий голос:
— Сохрани тебя Господь.
Я оглянулась: в углу у святых образов склонился старый мужичонка в одежде странника.
— Ах! Вася! — воскликнул Распутин. — Как дела?
Мужичонка не ответил.
Распутин что-то пробурчал себе под нос; в дверях показался хозяин с бутылками вина в руках, он поставил их на стол и сказал:
— Устраивайся поудобнее, дорогой отец, и попробуй этот портвейн, твое любимое вино еще не принесли.
— Ну, налей, — проворчал Распутин и подвинул свой стакан. Затем он сделал глоток и протянул стакан мне. — Выпей, моя милая. Пусть говорят, что это грех, к черту грех! — Затем принялся опустошать один стакан за другим.
— Проклятые мерзавцы, — вдруг сказал он, — все время что-то хотят, но не понимают, в чем суть! — Он продолжал пить дальше.
— И в чем же суть? — осведомилась я.
Распутин наклонился ко мне:
— Это должна знать церковь, — прошептал он, хитро подмигивая мне.
— Церковь? То есть, Синод? — насмешливо спросила я.
— Ну вот, ты нашла что-то верное, к черту твой Синод! Если бы не война, видит Бог, что бы только мы не натворили! Пей! — закричал он и с силой влил в меня вино. — Пей, да ты можешь прекрасно пить! Идите сюда, — крикнул он молодым людям. — Все должны со мной выпить, идите!