Святой Илья из Мурома
Шрифт:
— Что тебе с того? — спросил Илья.
— А то, что более мне в степи пребывать нельзя. Хочу ко князю Владимиру идти служить. Но пойду только под твою голову. Другим воеводам не верю. И князю не верю.
— Ладно, — сказал Илья. — Поедем двумя дружинами. Ты в моей, я в твоей. А князь давно тебя на службу звал.
Варяжко не ответил. И только к вечеру, когда они, снарядившись, отправились по Киевской дороге, заметил:
— Сказывают, князь переменился, как христианином стал.
— Нынче всё переменилось, — ответил Илья.
— Это
Вой киевские и печенеги ехали, смешавшись в один караван, и не чувствовали меж собою вражды.
— Вины за тобою князь не числит и зла не держит, — сказал Илья. — И на службу тебя зовёт по совести.
— Всё едино одному тебе верю, — сказал Варяжко. — Да и не по чину мне, не по возрасту с другим-то воеводою толковать.
— Спасибо за честь, — ответил Илья.
— Какая там честь... — отмахнулся Варяжко. — Где верных-то людей сыскать? Все предатели.
— Я никого не предал, — сказал Илья. Но вспомнил Солового и осёкся...
— Потому я к тебе из Лукоморья и прискакал, — ответил словно бы из одних жил и ненависти сплетённый Варяжко.
— Один Бог без греха, — вздохнул Муромец.
— Я вашему Богу не верую! — сказал Варяжко.
Он Ярополка предал.
— Как же предал, ежели Ярополк не крещён?
— Откуда ты знаешь? — ощерился Варяжко. — Он что, тебе докладывал? А я тебе так скажу. Никакой Бог предателя в человеке не убьёт! А уж ежели его властью или богачеством прельстить, так он отнимать забудет...
— Ты сам себя ешь... — сказал Илья. — Ты прости и забудь, и легче тебе станет.
— Что забыть? Как невинного князя убивали? Да мало что убили, ведь всё, что он делал, себе приписали! А Ярополка как и нет! Ярополк ведь с Царьградом дружество завёл. Ярополк веры испытывать начал. Ярополк бы русов крестил раньше Владимира! Владимир-то язычник был закоснелый; кто его в Киев привёл? Варяги! Аль запамятовал?! Аль запамятовал, как при нём жертвы людские Перуну несли?! Ярополк кругом прав! И разум в нём был не от отца — бесноватого Святослава, а от бабки — Ольги Великой.
— Ну так сам же говоришь, Владимир язычником пришёл, а Господь его на путь истинный наставил да направил...
— Да Ярополка-то за что убили?! — завопил Варяжко так, что кони шарахнулись.
— А Олега? Разве не Ярополковы вои Олега в сече затоптали? — спросил Илья, круша последний довод Варяжка.
— Свенельд за Люта мстил! Свенельд! — трясясь, как в ознобе, кричал Варяжко.
— Охолонь, — сказал Илья. — Что ты так в сердца входишь... Аль не видишь, что сей цепочке конца нет: Владимир — за Ярополка, Ярополк — за Олега, Олег — за Люта, Лют — за Игоря... Когда убийства-то кончатся? Кто остановится да ужаснётся?
— Никто не остановится! — зло сказал Варяжко. — Никто. Князья как убивали друг друга, так и дале делать будут... Ты видал их, княжичей-то? Они что, друг другу горло не перегрызут?
— Они — братья! — сказал Муромец.
— Хо! — засмеялся
Илья припомнил лица стоявших у одра умирающей Малуши. Красивого, с болезненно-злым выражением тёмных греческих глаз Святополка; бледного, с нервным лицом, хромого Ярослава, который всё больше напоминал Рогнеду; кудрявого черноголового плачущего малыша Бориса и других... И подумал: «Неужели они будут друг на друга с мечами идти?» И сердце подсказало: будут!
Эта мысль так поразила Илью, что он надолго замолчал. Странные видения поплыли перед ним: убитый подросток в княжеской шапке, дикая сеча у какой-то реки, где дрались с обеих сторон вои славянские и киевские...
— Что примолк? — спросил его Варяжко.
— Должен же кто-то кровь эту остановить, — хриплым, словно не своим, голосом сказал Илья. — Должен!
— Как? Как ты её остановишь? Ты убивать не будешь — тебя убьют!
— Пусть лучше меня... чем я... — произнёс Муромец.
— Так-то злые да неправедные всю силу и возьмут, — вздохнул Варяжко.
— Нет! — убеждённо сказал Илья. — Не возьмут. И не в миру Бога искать нужно... не в миру!
— А где же? У одного — меч, у другого — голова с плеч! — смеялся Варяжко.
— Нет, — сказал Илья. — «Кроткие наследуют землю».
— Выходит, и не противиться злу?
— Противиться! Денно и нощно, без сна и устали противиться! — сказал Илья. — Но не в миру одоление, не в миру...
— Как это? — не понял воин, много лет воевавший против Киева.
— Сатана людей смущает и на брань подталкивает. Люди тогда властны, когда они сатану победили, а не когда на супротивника меч подняли!
Илья мучительно искал слова, чтобы высказать мысль, явившуюся ему вдруг во всей ослепительной полноте. Он понял, что главная битва — в человеке, в его душе.
— И когда купно люди в душе восхотят Бога — он среди них! — толковал он, натыкаясь на взгляд Варяжка, который не мог уразуметь слов Муромца. — Не сила, не воля княжья Русь крестили, но воля народная... До той поры кровь литься будет, пока в силе доблесть видеть будут, пока мир сему не ужаснётся. И пролившего кровь невинную не проклянут все и не оттолкнут от себя...
— Да кто же разберёт, где кровь невинная, — горько вздохнул Варяжко.
— Жертва должна быть добровольная. Себя человек в жертву принести должен. Себя, как агнца, приготовить...
Илье казалось, что говорит не он, но кто-то новый в нём. И этот новый говорил что-то сокровенное, но ещё плохо понимаемое самим Ильёй.
Всадники шли крупной рысью, меняя лошадей на подставах. И снова цепочка их, будто змея, струилась по холмам, прорезала рощи. Вои пели, разговаривали меж собою, смеялись. Спали и ели на привалах. Илья же напряжённо и сосредоточенно думал, и всё окружающее мешало его усилию понять, что же несёт ему новый голос, звучащий в душе.