Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды
Шрифт:
ОТЕЦ ИОАНН И ДЕТИ
Кто первым признал отца Иоанна? По убеждению иеромонаха Михаила, это были бедняки и их дети. Любопытно, что и Толстой, когда его духовные устремления начинают не вмещаться в его сугубо писательские поиски, тоже ищет понимания сначала в детской среде и открывает в Ясной Поляне школу для крестьянских детей. Причем происходит это гораздо раньше духовного переворота, уже во второй половине пятидесятых годов, то есть буквально в то же самое время, когда отец Иоанн начинает миссионерствовать в кронштадтских трущобах.
Путь отца Иоанна с самого начала был парадоксальным. Отказавшись иметь собственных детей и лишив этой возможности жену, он отправляется помогать чужим детям, проявляя в этом заботливость и ласковость характера, которые покоряют сердца «детей подземелья».
Пока
Сравнение отца Иоанна с одним из древних русских святых епископом Ростовским Леонтием (возможно, греком по происхождению), осуществлявшим миссионерскую деятельность, на первый взгляд может показаться произвольным. Святой Леонтий, постриженный в монашество в Константинополе, а затем пришедший в Печерскую обитель в Киеве, был первым из печерских иноков, кто был рукоположен в епископы. Однако старейшинами Ростова он был встречен враждебно.
Святой Леонтий во второй половине XI века проповедовал христианство ростовским язычникам из многолюдного племени меря. Проповедь его вызвала сначала глухое сопротивление, а затем и открытое восстание. Несколько раз его с бесчестьем прогоняли и наконец совсем изгнали из города. Тогда Леонтий поселился за городом близ ручья, где построил небольшую церковь во имя святого архистратига Михаила. Сюда он стал зазывать «отроков ростовских», которых кормил пшеницей, сваренной с медом. Со временем святой Леонтий снова поселился в Ростове, где проповедовал слово Божие и крестил многих отроков и взрослых людей. Успех его миссионерской деятельности ожесточил сердца ростовских жителей языческой веры, и они решили убить его. С оружием в руках они подступили к соборной церкви и требовали, чтобы святитель вышел к ним. «Испугались священники и диаконы соборные и стали умолять архипастыря своего, чтобы он не выходил и тайно скрылся от идолослужителей, готовых умертвить его». Но он, надев архиерейское облачение, вместе со священниками и диаконами вышел из храма к народу. Пораженные его мужеством и небесным светом, исходившим от его лица, язычники попадали на землю, иные ослепли, иные как мертвые лежали на земле. Помолившись, он поднял их и исцелил. Они приняли христианскую веру и крестились. С того времени церковь в Ростове стала расти. «Тогда начал отходить мрак идольский, и воссиял свет благоверия», – так говорится в древнем «похвальном слове» святителю Леонтию.
Неизвестны случаи, чтобы молодого отца Иоанна кто-то пытался убить или нанести увечья, но вел он себя рискованно, когда по вечерам отправлялся в кронштадтские трущобы. Но главное – это дети! По сути, христианский святитель второй половины XIX столетия вынужден прибегнуть к тому же самому приему, что и его предшественник за восемь (!) веков до этого. И хотя, пишет иеромонах Михаил, «он не хотел действовать через детей, делая их средством», отец Иоанн, сознательно или нет, все-таки использовал опыт далекого предшественника. Он собирал вокруг себя детей, проводил вместе с ними и их родителями беседы на открытом воздухе, помогал одиноким матерям и тем самым завоевывал души бедных обитателей города.
«В сущности, эти дикари трущоб часто тоже дети, на ласки они рады откликнуться – только не сразу», – пишет биограф отца Иоанна, обозначая суть проблемы, но не развивая ее. Проблема же заключалась в том, что молодой кронштадтский батюшка оказался примерно в том же положении, что древний ростовский епископ. Его благотворительная деятельность была только верхушкой айсберга, а в глубине он занимался всё той же христианизацией бедного населения, выброшенного не только на задворки города, но и за церковные стены. И здесь все средства были хороши.
Оказавшись в Кронштадте в середине пятидесятых годов, отец Иоанн столкнулся с проблемой, которую Толстой поднимает только в середине восьмидесятых годов в пьесе «Власть тьмы». А именно: христианские ценности,
Как бы горячо ни любил Толстой русский народ, но в своей пьесе он показывает его дикарскую сущность – оборотную сторону детской сущности. Он даже не рассматривает возможность благородного влияния на «дикарей» православного духовенства, с которым писатель в это время уже разошелся. Скорее всего, опыт отца Иоанна Толстому был или вовсе неизвестен, или он просто не придавал ему серьезного значения. Возможность христианизации русского народа Толстой искал в самом же народе, в его «богоносцах», вроде Акима. Иоанн Кронштадтский иначе понимал эту проблему – как пастырь, призванный «пасти овцы», а не искать поводырей среди тех же «овец». Но его важное отличие от основной массы духовенства заключалось в том, что он видел себя именно в качестве пастыря, а не наемника-пастуха. Отец Иоанн с самого начала как-то иначе понимал свою миссию, чем просто отрабатывать на своем месте свой хлеб. Он, как и Леонтий Ростовский, шел не на «место», а на сознательный героический путь. И это было тем более удивительно, что героизма от приходского священника вовсе не требовалось. Герои требовались в других сферах деятельности: в науке, в литературе (подцензурной), в земской деятельности и, наконец, в том явлении, которое получило название «хождение в народ» и было связано с подготовкой русской революции. Однако не только простым обывателям, но и высоколобым интеллигентам в голову не могло прийти, что героизм возможен на приходе.
Тот факт, что Иоанн Сергиев обратился к «детям» в широком смысле этого слова, преодолевая сопротивление «взрослых», что он начинал служить «дикарям», а не «отцам города», говорило о многом. Если бы в России появился еще один (заметим: один из многих!) монастырский подвижник, это было бы не в диковинку. Но в России появился Батюшка – с большой буквы! Народ первым это оценил.
ОТЕЦ ИОАНН И НАЧАЛЬСТВО
Больше всего его полюбили нищие и бездомные. Очень скоро они стали составлять его свиту, следуя за ним толпою по пятам. Таким образом, начало его популярности было связано с признанием наиболее бедной части общества.
Напротив, известность Толстого начиналась в аристократических кругах, включая и императорскую семью, а первым человеком, который принял его религиозные взгляды, был родовитейший князь Владимир Григорьевич Чертков. Немалые усилия понадобилось предпринять В.Г.Черткову, чтобы мысли Учителя и его «народная проза» спустились до социальных низов. Ради этого им было создано специальное издательство «Посредник». В этом принципиальное различие между общественными явлениями Толстого и отца Иоанна Кронштадтского. Популярность одного проделала путь «сверху вниз», а второго – «снизу вверх».
Это был тонкий и опасный момент. Ведь понятно было, что «совсем пропащих» тянуло к отцу Иоанну не из-за вдохновенных проповедей, но из-за его денег и сапог.
«Босяки стали его искать, – пишет иеромонах Михаил (Семенов). – Каждый день рано поутру, после обедни, отец Иоанн, выходя из церкви, был окружаем кучкой бедняков, обращавшихся с просьбами о помощи в различных нуждах, и преимущественно материальных: одному нужно было платье, другому – несколько копеек на пропитание, у третьего сапоги отказывались служить. Отец Иоанн терпеливо выслушивал, каждого расспрашивал сам о семье, детях».
Разумеется, его стали часто обманывать. Поэтому по мере возможности он сам отправлялся с просителями на рынок и покупал им необходимое продовольствие и одежду, в противном случае эти деньги могли бы пойти на пьянство. Тем не менее эта сторона деятельности молодого священника вполне законно тревожила городские власти. Ведь с ростом популярности отца Иоанна к нему стали поступать пожертвования от богатых прихожан, которые затем распределялись среди нищих. В конце концов это было поставлено на поток. Каждый вечер в определенные часы сам отец Иоанн или его помощник выходили к толпе нищих и раздавали деньги – порой до нескольких сотен рублей копейками. Это стало привлекать в Кронштадт, и без того наполненный безработными, толпы бродяг из Петербурга и окрестностей, к которым доходили слухи о добром батюшке.