Святой
Шрифт:
– Нет, - ответила Нора, и ее улыбка снова померкла.
– Мы с Вайетом хорошо смотрелись в теории. А я с Сореном были абсурдом. Но вот почти двадцать лет спустя мы с Сореном все еще вместе, все еще влюблены. А Вайет...
– Что с ним?
Нора шумно сглотнула.
– Через четыре года после нашего выпуска его нашли мертвым в квартире в Челси.
Глаза Нико широко распахнулись.
– Оказалось, у Вайета было биполярное расстройство. Что объясняло, откуда у него столько энергии на многочасовую болтовню, на которую нужен был или талант, или маниакальные наклонности. Друг по колледжу рассказал мне.
– она остановилась и попыталась представить жизнь, если бы она осталась с Вайтом. Поженились бы они? Помогла бы она ему? Или она стала бы вдовой в двадцать шесть?
– После его смерти опубликовали его стихи. Он был хорош.
– Нора, - произнес Нико.
– Столько потерь.
– И столько находок.
– Она обхватила ладонями его лицо и поцеловала.
– Ты веришь в Бога?
– Я фермер, который выращивает виноград. Всю свою жизнь я наблюдал, как вода превращается в вино. Безусловно, я верю в Бога.
Она судорожно вдохнула и посмотрела на Нико. Последняя ночь кое-что значила для нее, значила столько, что она не могла запятнать ее тайной.
– Десять лет назад я забеременела. От Кингсли. Я не рожала. Я должна была рассказать тебе об этом несколько месяцев назад, должна была рассказать до первого нашего поцелуя. Но говорю сейчас. Я не сожалею о своем выборе, но все это время я не могла избавиться от чувства, что должна была родить Кингсли ребенка. Когда я узнала о тебе, это чувство, наконец, ушло.
Нико просто смотрел на нее, а затем сделал то, чего она никак не ожидала. Он поцеловал ее в лоб.
– Оно ушло, потому что я ребенок Кингсли, - произнес он.
– И ты нашла меня, Госпожа Нора, и я всегда буду твоим.
– Нико...
– Кингсли - мой отец. Сорен - твой «Отец». Нам суждено было найти друг друга. И это моя теология.
– Нравится мне твоя теология, - прошептала она.
Затем он поцеловал ее, последний поцелуй, прощальный. Самый худший вид поцелуев.
После поцелуя Нико молчал. Он отвернулся, сел в машину и уехал. Он не оглянулся, пока ехал, а она наблюдала за ним, пока он не исчез из поля зрения.
Нора вернулась в коттедж, забралась в постель и проспала весь день. Когда она проснулась, в Черном Лесу почти была ночь, но все еще утро в Америке. Она нашла свой телефон и ходила с ним, пока не поймала сигнал.
Прошел всего один гудок, и затем он ответил.
– Элеонор?
– Боже, я скучала по вам.
– Где ты?
– спросил Сорен с таким облегчением в голосе, которое она никогда не слышала.
– В Баварии, - ответила она.
– В Черном Лесу.
– Баварии? Прошло две недели, и никто и слова от тебя не слышал. Что ты делаешь...
– Мама умерла.
На другом конце линии она слышала только пронзительную тишину.
– Рак легких, - продолжила она, словно это имело значение. Но это было не важно.
– Малышка, мне очень жаль.
– Они не знали сколько у нее оставалось дней или часов. Поэтому я так быстро уехала. Я должна была быть там, прежде чем она уйдет.
– Ты успела?
– Она была в сознании за день до того, как погрузиться в кому на четыре дня. Я держала ее за руку, пока она умирала.
– Нора закрыла глаза. Ее мать цеплялась за жизнь с пугающим упорством. На четвертую ночь Элеонор уснула у ее кровати, держа мама за
– Она бы не хотела, чтобы я обращалась к вам за утешением. Она не хотела, чтобы вы там были, даже ради меня. Из уважения к ней...
– Понимаю, - успокоил он.
– Я знаю, как она относилась ко мне. И всегда буду благодарен ей за то, что она хранила наш секрет, даже несмотря на ненависть ко мне.
– За это я должна ей. Перед смертью она сказала, что хотела, чтобы ее прах развеяли здесь, в Черном Лесу. Это было ее любимое место, когда она была маленькой девочкой.
– Как ты, Элеонор?
– спросил Сорен, и даже через океан она услышала беспокойство в его тоне.
– Расскажи правду.
– Теперь мы все сироты - вы, я и Кингсли, - ответила она и не знала почему.
– Думаю, что же это значит.
– Значит, что мы должны любить друг друга еще больше, потому что только мы остались друг у друга.
– Простите, что пропустила нашу годовщину, сэр.
На слове «сэр» она сломалась и заплакала.
– Сейчас ты не должна быть одна, - сказал Сорен.
– Мне ненавистна мысль, что ты сейчас одна.
– Я в порядке, честно.
– Когда ты летишь обратно?
– спросил он.
– У меня нет обратного билета. Я купила в одну сторону.
Сорен замолчал.
– Элеонор, - наконец произнес он, - ты же вернешься, верно?
– Я вернусь. К вам я всегда возвращаюсь. Так или иначе. И вы знаете, сколько у меня в Европе проблем. Лучше уехать отсюда, пока я не сделаю то, о чем буду сожалеть.
– Не думаю, что ты сожалела о чем-нибудь в своей жизни, малышка. И поэтому я так сильно тебя люблю.
– Будете ли вы любить меня еще больше, если я еще немного побуду здесь?
– Что удерживает тебя в Германии?
– Ничего, - честно созналась она.
– Совсем ничего.
– Что-то удерживает тебя во Франции?
Хотя его тон и был нейтральным, она поняла, что он знал. Он мог не знать, что она провела ночь с Нико, но он знал, кем они были друг для друга. Она ничего не могла утаить в своем сердце от Сорена.
– Здесь красиво, - сказала она.
– Ты столько пережила за последние несколько месяцев. Не торопись. Но знай, я буду скучать по тебе каждое мгновение, пока ты не вернешься домой ко мне.
– Я люблю вас, сэр.
– Я тоже тебя люблю, малышка. И помни, твоя мама тоже любила тебя. Она сказала мне это за день до того, как я стал врагом. Она сказала, как сильно любит тебя.
– Сорен, я скучаю по ней. Не думала, что буду так скучать.
– Ты скучаешь потому, что потеряла ее двадцать лет назад и только сейчас позволяешь себе горевать.
– Она отвернулась от меня в ту ночь, когда вы прогнали меня.
– Я вернулся за тобой.
– А она нет, - сказала Нора.
– Это была ее потеря и моё бесконечное приобретение.
Нора не ответила. И в молчаливую пустоту ее боли Сорен вслух произнес молитву:
– «Раз и навсегда дается тебе краткое наставление: люби — и делай, что хочешь. Молчишь ли ты — молчи по любви, вопиешь ли — вопи по любви; если наказываешь — наказывай по любви, если щадишь — щади по любви. Пусть будет внутри корень любви — от этого корня не может произойти ничего злого».