Святые Горы (сборник)

Щеглов Юрий Маркович

Но вот сапог опять принял горизонтальное положение, и Юлишка догадалась, что его надели впервые — может быть, на эту торжественную, победную, вечеринку. Кожаная подошва была темно-коричневой, со светлым сточенным ободком. Кустарная работа, на заказ шил и, вероятно, у русского мастера.

Ну, слава богу, хоть сапоги у них чистые. Паркет уцелеет, удовлетворенно подумала Юлишка.

Полосу света сломал плечом генерал в голубом мундире. Он прошел во второй коридор, к туалету, церемонно пропустив перед собой Юлишку. Юлишка села в кухне на табурет. В желтом

проеме толпа разноцветных военных окружала «Бехштейн» и круглый журнальный столик с разоренными блюдами. Так летние мухи на даче в Ирпене облепляли тарелку со сладкими пенками от вишневого варенья. Юлишка непроизвольно двинула рукой, чтобы отогнать их.

Голубой мундир чуть притворил дверь.

Щель истончилась — и все исчезло. Звякнул крючок в туалете.

Юлишка презрительно скривила рот. Вот изголодались! Музыку исполняют, а они лопают. Гости Сусанны Георгиевны, когда играл «Бехштейн», вели себя смирно, не курили, а чтоб жевать или глотнуть вина — боже упаси. Пианист по фамилии Зильберберг — в обычное время доктор Лечсанупра — после каждой вещи вставал и важно раскланивался. Женщины сдержанно аплодировали, мужчины сосредоточенно качали прическами. Только Муромец расстроенно шмыгал носом да увалистый майор Силантьев скрипел портупеей.

Доктор Зильберберг грустно протирал клавиши платком. Чинно, достойно, интеллигентно. Но чтоб сапогами дрыгать?.. Сусанна Георгиевна не стерпела бы и от полярного исследователя.

За стеной зашумела вода — остро, зло — и ухнула.

Зачем я помогаю навозному жуку? Где Рэдда? При чем здесь доктор Зильберберг?

Надо было вскинуть узелок на спину, взять поводок в руки и пешком-пешочком, мимо университета, по тополиному бульвару, да по шоссе, по Брест-Литовскому, вон из города к чертям, вон из города. И куда? К немцам в лапы? Или наоборот надо было, к реке, к мосту, за красноармейцами, за эшелонами, по шпалам да по шпалам и успела бы до взрывов, успела бы, обязательно успела бы.

Юлишка прислонилась лбом к стене и лихорадочно восстановила внутри головы в мельчайших подробностях весь обряд разлуки с Сусанной Георгиевной. Фиолетово-черный под клочковато дождливым небом перрон. Настороженные, без огонька, вагоны. Густая толпа пассажиров. Груды багажа, брошенные на произвол судьбы. Торопливое, без кровинки лицо красноармейца из оцепления, который подсаживал на высокие ступени Сашеньку.

— Ты чего, мать, мешкаешь? — спросил он и сделал еле уловимое движение плечом; мол, лучше туда, — пожалеешь.

И это еле уловимое движение всплыло сейчас особенно четко.

Туда, туда, туда! Конечно, туда!

Юлишка влезла в переполненный темный вагон. Свечной огарок тускло желтел в разбитом фонаре. Вдруг она поняла, что правильней и не возвращаться на платформу, но место, место!

И Юлишка двинулась боком, почти ощупью, по узкому проходу вперед.

Между скамейками Сашенька устраивала на раскладном чемодане постель для сына. Сусанна Георгиевна втаскивала в тамбур портплед своего бывшего декана. Юрочка

дернулся ее привести. Страшно, отстанет, Но Сашенька прикрикнула на него:

— Сиди смирно.

По вагону растекалась влажная прохлада с примесью едкой гари. Внезапно чей-то подробный голос предупредил:

— В двадцать три ноль-ноль отправление.

То же самое эхом повторилось и в другом конце вагона.

О провожающих ни слова, однако Юлишка занервничала — сейчас билеты начнет отбирать кондуктор — и сошла на платформу.

Она подняла лицо и увидела над собою синюю — распластанную — шаль неба. Дождь перестал. Вверху, в хрустально сапфировом пространстве, покачивалась в стремительно летящих пепельных облаках единственная зеленая звезда.

Тянуло жженым углем и нагретым металлом от колес. За забором железнодорожных мастерских слабо пискнул гудок.

— «Кукушка» небось, — определил Юрочка, высунувшись в окно, — второй раз кукует.

Сусанна Георгиевна спрыгнула со ступенек на перрон.

— Поздно, милая, иди, пора Рэдду кормить, — и она крепко и, как всегда, сочно чмокнула Юлишку в щеку. — Мы скоро вернемся.

Но Юлишке хотелось побыть с родными еще минуточку. Вернуться домой — значило остаться надолго в одиночестве, может быть, на две недели, а может быть, и на месяц.

Позади она услышала простуженный мужской — с акцентом — голос:

— Ах, вот вы где? Добрый вечер. Я вас ищу.

— Зачем? — спросила Сусанна Георгиевна.

— Для вас зарезервировали в мягком. Нижнее, четвертое купе…

— Вот так да! — обрадовалась в окне Сашенька. — Бог его знает, где этот Семипалатинск! Хоть ты попадешь в приличные условия.

— Нет, — возразила Сусанна Георгиевна. — Я не попаду в приличные условия.

— Не упрямься, — настаивала Сашенька. — Правда, Юлишка, пусть займет место?

— Замолчи, — жестко отрубила Сусанна Георгиевна и погладила поручень. — Отдайте тому, кто нуждается, например, профессору Вобловскому.

Сквозь тоску у Юлишки пробилась нежность. Умница, красавица, сама справедливость.

— Не жэлаете, как жэлаете, — охотно согласился мужчина. — В темноте не признали — я Мазманянц, управделами. На Вобловского добро надо получить. В случае чего, вы подтвердите, что разговор состоялся, — и он черкнул карандашом в блокноте.

— Прощай, Сашенька, прощайте, Сусанна Георгиевна, — сказала Юлишка, — берегите мальчика. Пепельница в чемодане, фибровом.

Юлишка повернулась и побрела по платформе, думая почему-то о старом немощном Вобловском и еще о Мазманянце. Она была знакома с ним только понаслышке, если что отремонтировать или насчет путевок к нему звонили, к Мазманянцу.

— Эй, мать! — крикнул вдогонку красноармеец из оцепления. — Не заблудись — кругом иди. Ворота-то заперты…

Снова зашумела вода — остро, зло — и ухнула. Юлишка встрепенулась.

Голубой мундир вышел из туалета и, стрельнув в нее взглядом, исчез, перед тем облив себя на мгновение желтым электричеством.