Святые Горы (сборник)
Шрифт:
Ну что с ним толковать? Дерьмо парень на проверку. Я с досадой поглядел на никелированные звезды. Им хорошо, им спать не обязательно, они железные. А я утомился от всей этой мотни смертельно.
Звезды, как городские уличные фонари, горели ровно, напряженно, не мигая, изливая вниз холодное спокойствие.
— Тем ваши планы без понятия, тем в текущий момент важно откачать урожай, — продолжал Старков, пнув носком гремучий мешок с измерительными лентами и гирляндами шпилек. — За погрузку-разгрузку сверху красненькую с портретом шлепни.
Ах, вот оно что! Он просто выжимал из нас лишние тридцать рублей. Подготовку
Воловенко, накаляясь, демонстративно отмусолил ему полета.
— Позолоти, не жмись, начальник! Обратно, учти, пригожусь.
— Уматывай отсюда, — ответил ему Воловенко, теряя терпение, — уматывай, чтоб тобой не смердело.
— Пожалеешь, начальник, — усмехнулся криво Старков, заставляя всхрапнуть мотор. — Ув-ва-а, пожалеешь! — Он не спеша прикурил, иронически наблюдая, как мы возимся с неподъемной поклажей.
В словах шофера содержалось достаточно правды — и автобаны у нас действительно хреновые, у немцев куда лучше, всем известно, и от «харлея» на газике не удерешь, и районному начальству наши жалкие топографические планы в данный момент — тьфу! — но все это он проговорил с таким удивляющим раздражением, даже с бешенством, что я заподозрил в нем бог знает кого. Я не привык к подобным интонациям.
Спичка догорела под самый зарозовевший, с траурной каймой, ноготь. «Козлик» дал задний ход и вильнул в степь, огибая притаившийся курган. Воцарилась абсолютная — пугающая — тишина. Здесь, вблизи околицы, ничего не стрекотало, не возилось и не пело в высокой траве, здесь, рядом с человеческим жильем, было мертво, душно и безветренно среди серебряных непроницаемых кустов, отбрасывающих черную, густо заштрихованную — грифельную — тень.
— Под тыном, в лопухах, штативы и мешки заховаем до утра, — предложил Воловенко, — никому в ум не вскочит, и помалу поползем в правление. Там дежурного в уборочную на телефон обязательно сажают.
Я заколебался. Рюкзаки согласен оставить, а второй комплект инструментов повесили на меня. Расписался собственноручно в инвентарной ведомости, в которой главбух Абрам Исаакович, по прозвищу Абрам-железный, накатал справа от «итого» не меньше четырех нулей.
— Удержу из получки, — предупредил он, — если и шпильку потеряешь. Инструкция Клыча Самедовича. Адье!
Пугают и одновременно подчеркивают, что я хоть знакомый Чурилкина и сын знаменитого в Донбассе инженера, но поблажки не дождусь ни при каких обстоятельствах. Вообще с Абрамом-железным — мужчиной чрезвычайно маленького роста, щуплым, краснолицым, с узкими глазами, которые походили на бегающих мышей, — шутки плохи. Мне успели сообщить, что он в прошлом году целому отделу однажды задержал зарплату. Федька Карнаух, с которым читатель встретится, но где-то подальше, на полпути к финалу, не вернул в бухгалтерию вовремя пустяковый финансовый отчет, и банк по неизвестной причине — возможно, и по совпадению — закрыл кредиты. «Ах, вы мне закрыли кредиты, вы мне поставили под угрозу выполнение плана, вы мне устраиваете катастрофу — значит, не будет вашим детям на хлеб с маслом. Что? Прокурор? Кто произнес — прокурор? Ты? Сейчас вызываю госконтроль и ревизоров ОБХСС. Агафоклея
Так или почти так кричал в тот день на очередь у кассы Абрам-железный.
— Пусть на хулигана воздействует коллектив! Адье! — и главбух, закончив свою тираду рекомендацией, с треском захлопнул окошечко.
Коллектив помялся-помялся и покинул поле сражения. Профсоюз, естественно, был бессилен. Сам Клыч Самедович бледнел и спешил собственноручно налить стакан воды из личного сифона Абраму-железному, когда тот терял терпение. Вот какой человек управлял финансами треста. Федьку Карнауха принудили, конечно, ночью составить злополучный отчет.
А я ведь не коллектив. Я — новичок, мелкая букашка. Если теодолит пропадет, чтоб выплатить — сколько месяцев вкалывать надо?
Кое-что, однако, пришлось спрятать в лопухах. Воловенко положил мне на плечи связку — штативы и рейки. Я крякнул, мгновенно вспомнив фразу Чурилкина: геология тебе плечи пооборвет, — взял в руку футляр и, как верблюд переставляя негнущиеся ноги, двинулся вслед за Воловенко в глубь Степановки.
Внезапно примчалась сияющая по краям туча. Закрыв от нас луну и звезды, она замерла в воздухе, не меняя своих случайных и прекрасных очертаний. Увесистые капли, какие слетают с неба только вблизи водных пространств, наконец глухо зашлепали по мягкой от пыли земле.
— У геодезиста поясница — бюро погоды, — недовольно пробормотал Воловенко.
9
Я открыл глаза оттого, что Цюрюпкин дергал Воловенко за сапог, торчащий из зеленой путаницы сена:
— Эй, инженер, очнись.
Цюрюпкин стоял на лестнице, наполовину всунувшись в чердачный проем.
Мы вышли наружу. Светало. Обложная туча плоским потолком придавливала нас к мокрой тусклой траве, изъеденной вытоптанными тропинками. Моросящий дождь издавал монотонный шум.
Степановка еле-еле приходила в себя. Скрипнуло колесо телеги, хлопнул и затарахтел тракторный двигатель, затем опять двор окутала хрупкая — последняя— тишина. Мелкие невидимые капли шуршали, тревожа солому на крыше. Из перспективы улицы наползал, выгнув грудь, пласт зыбкого дыма. В непогоду, конечно, спешить особенно некуда, люди себя чувствуют хуже, чем в жару, вот и дремлют подольше, пытаясь совладать с разбитостью от летнего короткого сна.
У колодца мы напились из железной покореженной сикось-накось бадейки и закурили, втягивая горькую, головокружительную — натощак — струю.
— Пошлите, — сказал Цюрюпкин, — подывымось на дело, потом передам вас Ленке Краснокутской — пусть возится.
Елена Краснокутская — технолог, ее факсимиле в плановом задании раз десять мелькало под всякими довольно внушительными сметами.
На дне бадейки вода успокоится — зеркальная, вздрагивает или льется — все равно прозрачная. По земле подобная не течет. Тут определенно какой-нибудь мезозойский фильтр установлен. Не водопроводная это вода. Снова отхлебнул глоток с явственным привкусом дождя. Знобко! И отправился вслед далеко ушедшим Цюрюпкину и Воловенко.