Святые Горы
Шрифт:
Уже опустившиеся вниз старики, казак и казачка, когда мы взобрались наверх, медленно стали всползать туда же, чтобы сейчас опять скатиться в лощину.
Прежде чем уехать
Признаюсь, мне вовсе не улыбалось это. Отец архимандрит очень благочестивый и строгий монах, так, по крайней мере, изображали его и Антонин, и Стефан, и Серапион с прочею братиею, но собеседник он невозможный. Куклы такие есть — сидят истово, главою помавают медленно, направо и налево взирают стеклянными очами.
Когда я был в первый раз у отца архимандрита, я даже заподозрил его, не проник ли он в греховную душу мою и не обрел ли в ней чего-нибудь уж очень злоехидного. Но потом я отбросил это соображение в сторону, ибо сознавал, что к обители прилежу, к его особе лично отношусь со смирением и кротостью, и чина монашеского не отметаю вообще, а святогорскую обитель в частности и того менее.
Тем не менее вот образчик нашей душеспасительной беседы.
— Сколько иноков всех в вашей обители?
— Иноков? О, Господи, Господи! Иноки есть… есть иноки.
— Богомольцев много
Кроткое помавание головою и взгляд в пространство.
— Кушайте! Благословенное!
И, поддерживая рукав ряски другою рукою, отец архимандрит осторожно берет орех, точно боится ожечься. Я, в свою очередь, отодвигаю угощение.
— Остались ли еще монахи из Глинской обители, товарищи Иоанна-Затворника?
— Не подобает говорить: товарищи.
— А как же?
— Сомолитвенники.
— Так есть они?
— Да, была Глинская обитель… Была… Иоанн-затворник был. Был и нет его!
Хотя осторожность с мирским человеком и надлежит иноку, но все же не до такой степени. А то ведь эта смиренная овечка стада Христова ввела меня даже в соблазн.
«Уж не болен ли он?» — думал я, созерцая помававшего главою отца архимандрита.
Так и теперь, прощаясь с ним, я столь же был утешен сладкогласною беседою.
Только когда я уже вставал, отец архимандрит мечтательно посмотрел на небо и изрек:
— Сие небо — истинно небо афонское и обитель сия уставом афонским правоправится.
1886