Святые грехи

Робертс Нора

— Лучше не извиняйся, — коротко бросил Бен, — а то она напомнит тебе, что она врач.

— Капитан тоже едет сюда.

— Потрясающе. — Бен выплюнул окурок на землю. — Ладно, давай работать.

По пути к переулку они прошли мимо полицейской машины, где кто-то рыдал на заднем сиденье. Этот звук беды заставил Тэсс оглянуться, но, почувствовав руку Бена, она пошла дальше следом за ним. Навстречу им шагнул невысокий мужчина в очках с фотоаппаратом. Он достал из кармана голубой носовой платок и высморкался.

— Все, теперь ваша очередь. Возьмете вы его в конце концов или нет?

Сколько можно фотографировать мертвых блондинок? Нужно же хоть какое-то разнообразие.

— Да ты у нас шутник, Слай, как я погляжу. — Бен быстро прошел мимо, оставив фотографа заниматься своим носом.

Не успели они сделать нескольких шагов по переулку, как запахло смертью. Все они знали этот запах, это тяжелое зловоние, отталкивающее живых, но в то же время необъяснимо притягивающее их.

Из мертвого тела словно вышел весь воздух, кровь остановилась. Руки женщины были аккуратно сложены на груди, но миром и покоем от нее не веяло. На подбородке — кровавое пятно. «Это ее кровь», — подумала Тэсс. Отбиваясь от нападающего, она, видимо, прокусила нижнюю губу.

На женщине было длинное, удобное оливкового цвета пальто из плотной шерсти. На его фоне резко выделялась белая шелковая епитрахиль, которую сняли с ее шеи и, расправив, положили на грудь. На самой шее начали проступать темные полосы.

К епитрахили была приколота записка известного уже содержания: «Ныне отпущаеши грехи ее».

Правда, на этот раз почерк был неаккуратным: буквы расползались, бумага была немного смята, словно ее крутили в руках. Слово «грехи» написано покрупнее, чем остальные, и с большим нажимом — бумага едва не прорвалась. Тэсс наклонилась, чтобы получше рассмотреть тело.

«Крик о помощи?» — спрашивала она себя. Может быть, это выражение его мольбы с просьбой остановить его, заставить перестать грешить? Неровный почерк — отклонение, пусть небольшое, от обычной модели его поведения. По мнению Тэсс, он начал терять уверенность, может, начал сомневаться в себе, продолжая считать убийства своей миссией.

«Да, на этот раз ему явно изменила обычная уверенность», — решила она. Должно быть, мозг начал превращаться в лабиринт путающихся мыслей, воспоминаний, голосов. Вероятно, он напуган и, совершенно очевидно, болен физически.

Пальто у мертвой девушки было нараспашку, но не из-за ветра — в переулке он почти не ощущался. Следовательно, в отличие от предыдущих случаев на сей раз он не стал приводить все в порядок. Или не смог?

В глаза ей бросилась брошь, прикрепленная к лацкану: золотое сердечко. На оборотной стороне было выгравировано ее имя — Анна. В Тэсс проснулась волна сострадания к Анне и к человеку, которого что-то заставило убить ее.

Бен наблюдал, как Тэсс изучала труп: методически, как патологоанатом в морге, бесстрастно, без малейшего отвращения. Ему хотелось защитить ее от реальности смерти и в то же время ткнуть носом, заставить разрыдаться и отвернуться.

— Ну что же, доктор Курт, если нагляделись, почему бы вам не оставить нас в покое и дать возможность заняться своим делом.

Она поглядела на Бена и медленно распрямилась.

— Думаю, дело идет к концу. Вряд ли он на многое способен.

— Скажите

это покойнице.

— Парень заблевал тут все, — заметил Эд и с силой выдохнул через рот, словно пытаясь прогнать зловоние. Острием карандаша он открыл бумажник, выпавший из сумочки женщины. — Анна Ризонер, — прочитал он на ее водительском удостоверении, — двадцать семь лет. Живет в квартале отсюда на улице М.

«В квартале отсюда», — эхом отозвалось в сознании Тэсс. Значит, всего в одном квартале от ее дома. Она плотно сжала губы, глядя куда-то вдаль, ожидая, пока схлынет волна страха.

— Это ритуал, — относительно спокойно проговорила она. — Ритуалы, обряды, насколько мне известно, играют у католиков большую роль. В данном случае он отправляет свой собственный, индивидуальный ритуал — «спасает» свои жертвы, потом отпускает им грехи и, наконец, оставляет их вот с этим. — Она указала на епитрахиль. — Это символ спасения души и отпущения грехов. Он каждый раз совершенно одинаково складывает епитрахиль на груди жертвы. Тела оставляет в одном положении. Но на сей раз он не оправил на жертве одежду.

— Играете в детектива?

Тэсс сжала кулаки в карманах, стараясь не замечать сарказма Бена:

— Это свидетельствует о слепой набожности и одержимости ритуала. Но почерк на записке доказывает, что он начинает сомневаться и в своих деяниях, и в своей цели.

— Великолепно. — Ее тон бог знает почему взбесил Бена. — Отчего бы вам, доктор, не сесть в машину и не изложить все это в письменном виде? А мы непременно доведем ваше профессиональное суждение до семьи убитой.

При этих словах Бен даже не обернулся, а поэтому не увидел промелькнувшую в глазах Тэсс боль, тут же перешедшую в холодный гнев. Но ее удаляющиеся шаги он услышал.

— Что это ты на нее взъелся?

На напарника своего Бен тоже не взглянул. Он не сводил глаз с убитой женщины, которую звали Анной. Она неподвижно смотрела на него, словно призывая: «Всегда будь на страже и всегда защищай». Анну Ризонер никто не защитил.

— Она же не той породы, — пробормотал Бен, имея в виду не только Анну, но и Тэсс. Он покачал головой, по-прежнему глядя на мертвую женщину, лежавшую в позе, приличествующей святым. Что же занесло ее в этот переулок посреди ночи? В переулок, который находится так близко, слишком близко от дома Тэсс? А может, не «что», а «кто» ее сюда занес?

Нахмурившись, Бен приподнял ногу убитой. На ней были мокасины, купленные еще в студенческие годы, но пережившие и первое замужество, и развод. Туфли сидели на ней идеально и были начищены до блеска, но на заднике виднелась свежая царапина.

— Выходит, он убил ее на улице и притащил сюда. — Бен посмотрел сверху вниз на напарника, который, присев на корточки, сосредоточенно изучал другую туфлю жертвы. — Он задушил ее на улице, будь он проклят. Но ведь в этом районе на каждом шагу фонарь и каждые полчаса проезжает патрульная машина, а он расправляется с ней прямо на улице. — Бен взглянул на руки убитой. Ногти у нее были средней длины и красивой формы. Сломались только три. Даже лак кораллового цвета не облез. — Не похоже, чтобы она слишком яростно сопротивлялась.