Святые сердца

Дюнан Сара

– Но почему? – Бенедикта подходит к ней и, не обращая внимания на Зуану, хватает девушку за руки. – Оо, какая ты холодная. Ты что, была на улице? Ничего удивительного, что у тебя пропал голос. Это все холод. Здешний ветер часто похищает самые лучшие голоса. А может, все дело в усталости после долгого пути. Ты должна заботиться о себе и делать все, что тебе говорит сестра Зуана. Хотя Господь даровал ей весьма посредственный инструмент, зато компенсировал этот недостаток талантом помогать другим. – И она награждает Зуану добродушной улыбкой. – Евгения, – поворачивается Бенедикта к хору, – подойди. Спой партию нашей новой послушницы,

чтобы она повторяла ее про себя, пока не вернется ее голос.

В первом ряду юная Евгения, которая едва не засыпала прошлой ночью в церкви, теперь весела, как только что оперившийся воробышек. Пока она ерошит перышки, готовясь запеть, Зуана замечает легкий намек на кудряшку, высовывающуюся изпод ее покрывала, без сомнения, дань изменению образа аббатисы.

– Воспрянь, пресветлый Иерусалим…

Слова в ее устах превращаются в полированное серебро. У нее есть молодость, один из лучших голосов в хоре, здоровый аппетит к сплетням и интригам монастырской жизни. Шестью месяцами раньше она пришла в лазарет к Зуане, прихрамывая изза шипа в пятке, застрявшего там с тех пор, как она наступала босиком на терновый венец, дабы разделить страсти Христовы. Только нога стала болеть слишком сильно, и ей захотелось шип вытащить. Неделю спустя в часы рекреации она уже вовсю гонялась за белками в саду, и ее хорошее настроение заражало и вдохновляло куда сильнее, чем нерешительные попытки умерщвления плоти. С тех пор Зуана испытывала к ней определенную нежность.

– …Аллилуйя.

Человек знающий сказал бы, что Евгения слишком долго держит последнюю ноту, точно птичка, защищающая свою территорию от возможного покушения соплеменников. Но в церкви ее пение наверняка заставит коекого из молодых пересмотреть свое представление о рае.

Теперь все взгляды устремлены на Серафину. Та стоит, вытянувшись, осунувшаяся, бледная, кожа почти серая, и смотрит прямо перед собой. Медленно она нагибается вперед, обхватывая рукой живот.

Когда она поднимает голову снова, Зуане на мгновение кажется, что девушка смеется; есть чтото похожее в том, как она переводит дыхание. В хоре ктото нервно хихикает. Зуана слишком поздно понимает, что происходит.

Серафина открывает рот, и оттуда в сопровождении рыгающего звука тугой струей вырывается желчь.

Глава пятая

– Выпей.

Девушка трясет головой.

– Это всего лишь вода с имбирным настоем.

– В таком случае выпей сама.

Зуана берет глиняный горшочек и отпивает глоток.

– Спроси любую из сестер – мои яды работают быстрее, чем мои лекарства. Если я еще стою на ногах, значит, можешь быть уверена: снадобье безвредно. – Она делает второй глоток, потом ставит горшочек перед девушкой. – Делай как знаешь, но, если хочешь, чтобы тошнота прошла, мой тебе совет – выпей.

Как Зуана и надеялась, от легкого нетерпения в ее голосе взгляд девушки вспыхивает. Она берет горшок и начинает нить, сначала понемногу, потом большими глотками. Обе молчат, Зуана деловито прибирает бутылки и мерные емкости. Обернувшись, она видит, что к щекам девушки возвращается румянец.

– Лучше?

– Что это было?

– Я же тебе сказала. Корень имбиря. Он полезен для желудка.

– Я про отраву прошлой ночью.

– А… белладонна, аконит, кашица из листьев тополя, маковый сироп.

– И от чего же меня сейчас так тошнит?

–

От мака, наверное. Похоже, он дольше всего не выходит из тела.

Серафина сидит на подоконнике в аптеке. За окном, довольно далеко, лежит простой клочок земли, который служит обители кладбищем: ряды аккуратных деревянных крестов, как точки в конце каждой истории о выполненном долге. Показывая девушке монастырь, Зуана не повела ее на кладбище и не хотела бы, чтобы та сейчас его заметила.

– А сны ты видела?

Та медленно кивает, явно не зная, говорить или нет. Зуане хорошо памятна эта скрытность: в первые дни ужас заточения заставляет казаться подозрительными даже самые простые знаки внимания и доброты.

– Кошмары?

– Я тонула. – Воспоминание омрачает голос девушки. – Не в воде, а в камне, в жидком камне. Я все пыталась закричать, но стоило мне открыть рот, как он затекал внутрь.

Сколько подобных историй слышала Зуана? Ее отец записывал сны, поскольку интересовался тем, как их изучали древние и что из них можно узнать. Самыми дикими всегда были видения, вызванные маковой настойкой, ведь снадобье словно питалось тревогами и страхами того, кто его принимал.

– Этот настой может вызывать странные видения. Но они скоро уйдут.

– В отличие от меня? – говорит девушка ядовито. И делает новый глоток. – Я тоже здесь не останусь. Слова шли из моих уст, не от сердца.

И она снова набычивается, решительно склонив голову.

Зуана спокойно наблюдает за ней. Они наверняка уже обсудили все с аббатисой, оставшись в ее покоях вдвоем: что любая послушница, отданная в монастырь против воли, может спустя год отказаться от своих обетов и обратиться к епископу с просьбой об освобождении. О чем еще они могли говорить? И разумеется, аббатиса сочла своим долгом показать ей всю позорность такого поведения и объяснить, что если община не сможет справиться с источником беспокойства самостоятельно, то во всей Церкви не найдется ни одного епископа, который согласится выслушать ее протест, не говоря уже о том, что семья ни в коем случае не примет отступницу обратно. Так что в конце концов у молодой женщины останется лишь два пути: слезами довести себя до тихого помешательства или, с Божьей помощью, найти в себе силы превратить свой протест в смирение перед неизбежным. Так, как это сделали до нее многие другие.

– Ты думаешь, что я отступлюсь!

– Я понятия не имею, что ты сделаешь. Но имей в виду: мороз сильно повредил мой аконит в этом году, а поскольку он помогает не только от зубной боли, но и от истерик, то, я надеюсь, ты не долго будешь кричать по ночам.

– Если и буду, то твою отраву больше не приму. Я… ай… – Она умолкает и закрывает руками уши.

– Что с тобой? Снова тошнит?

Девушка мотает головой.

– Глаза давит.

– Это изза повязки. Когда говоришь, собственный голос в голове отдается? Если запоешь, станет хуже. Кто тебя одевал сегодня утром?

– Я… я не знаю. У нее был толстый нос и бородавка на подбородке.

Ага, не проказница, а злюка.

– Августина. Дочка мясника. Она с детства привыкла сворачивать шеи цыплятам, вот и упражняется теперь на всех подряд. Будет лучше, если ты найдешь себе другую помощницу для кельи.

– А как это сделать?

– Едва голос вернется к тебе, сестра Бенедикта все устроит, не сомневаюсь.

Она наблюдает, как девушка морщится, и смягчается. Слишком жестоко оставлять все как есть.