Святые сердца
Шрифт:
– Чего она от нас хочет? Чтобы мы себе гвозди вгоняли в ладони?
Войдя к аббатисе, она застает ее разгневанной, как никогда.
– Если уж она так влюблена в смирение и бедность, шла бы тогда к бедным Кларам. Правда, и они могут показаться ей недостаточно строгими! – горько усмехается она, вышагивая туда и обратно по персидскому ковру. – Ах! Кто бы мог подумать! Младшая дочка семейства Кардолини, и такие благочестивые амбиции!
Зуана предпочла бы уйти и вернуться, когда аббатиса успокоится, но та уже втянула ее в орбиту своего гнева.
– А что она сказала?
– Сказала, что Господь послал ей смелость говорить и она не хочет – и не может – больше молчать. – Мадонна Чиара встряхивает головой и продолжает: – Хотя я не припомню ни одного раза, когда бы она смолчала, с Его соизволения или без такового.
– Возможно, она чувствует, что теперь у нее больше сторонниц.
– И кто же они? Агнезина да Конкордия, ну, Обедиенца, Персеверанца, Стефана, может, еще Тереза, пара послушниц и молоденьких монахинь. Я, кстати, не замечала, чтобы Карита так радовалась лишениям прежде. Все равно, ее поддержат человек пятнадцать, самое большое двадцать. Двадцать из шестидесяти пяти монахинь хора; это не вся община. СантаКатерина – приют многих благороднейших женщин города. Их семьи не для того давали за ними роскошное приданое, чтобы они жили как нищенки и молились сутки напролет.
Аббатиса подходит к столу, вынимает пробку из стеклянного графина и наливает два стакана вина. Зуана послушно берет свой. Она не знает, когда ей представится возможность говорить и что она скажет. Странно, но это ее нисколько не беспокоит.
– Ха! Она играет с огнем. Она понятия не имеет о том, что там происходит. Стоит епископу или кардиналу надумать, и проверки начнут являться одна за другой, без всякого предупреждения. Апостольские гости, как они себя именуют, во главе армии каменщиков и кузнецов, которые кладут стены и ставят решетки и ворота всюду, откуда еще видно небо. Я слышала, что в одном монастыре парлаторио превратили в настоящую тюрьму, так что монахини разговаривают там со своими родными через решетку, занавешенную тканью. Этого она, что ли, хочет? Да половина отцов города будут тогда ломиться к герцогу с жалобами на то, что с их дочерьми плохо обращаются.
– Значит, лучшие семьи города готовы встать на нашу защиту?
– Они попытаются, но, похоже, Рим решительно настроен возобладать даже над авторитетом семьи: финальные статуты собора в Тренте призывают выбирать аббатис каждые четыре года.
До сих пор такое практиковалось только в виде исключения, давая аббатисам, а через них семьям возможность править пожизненно. Если новое правило введут сейчас, СантаКатерина проголосует за новую духовную наставницу.
– Ну и что же? Вас ведь все равно изберут снова.
– Что? Даже несмотря на то, что я недооцениваю число ее сторонниц?
– Я так не сказала…
– А тебе и не надо. У тебя все на лице написано.
– Я… Просто я подумала, что их может быть и не двадцать.
– Кто они?
– Имен я не знаю, – спокойно говорит Зуана, так как не ощущает себя больше ничьей шпионкой. – Это скорее предположение.
– Хмм. И насколько оно связано с девушкой?
– Что вы имеете в виду?
–
– Нет, не ест. Более того, мне кажется, она доведет себя этим постом до болезни.
Аббатиса умолкает на миг, потом вздыхает.
– Ах! Сестра Юмилиана. Боюсь, я допустила серьезную ошибку, позволив им проводить столько времени вместе. Хотя тогда… – пристально смотрит она на Зуану. – Нет, мы слишком далеко зашли, чтобы позволить ей умереть у нас на руках сейчас. Пойди к ней и заставь ее снова есть.
Зуана мешкает. Момент настал. Другого такого не будет.
– Помоему, новости о возлюбленном пошли бы ей сейчас на пользу.
– Каким это образом? Они только все испортят.
– Ей сейчас кажется, что ее все покинули. А весточка от любимого могла бы уменьшить ее отчаяние.
– Судя по тому, что я слышала, говорить не о чем. У него все хорошо; распевает за милую душу в окружении целого выводка хорошеньких девиц, – пожимает плечами аббатиса.
– Мадонна Чиара, вы самая восхитительная аббатиса во всем христианском мире, – тихо говорит Зуана. – Чего вы только не знаете.
Та снова пожимает плечами, однако видно, что она польщена.
– Я знаю лишь то, что мне полагается знать ради блага общины.
– Значит, вы не боитесь, что он придет и заявит свои права на нее, когда она будет давать последние обеты?
– Нисколечко.
– И напрасно. Потому что он не умер.
Ее слова производят немедленный и изумительный эффект: аббатиса смотрит на нее во все глаза, не изменившись в лице ни на йоту.
– Умер? – Ее голос лучится светом. – Нет, конечно, с чего бы ему умереть?
– Однако несколько ножевых ранений в шею и лицо, скорее всего, воспрепятствовали бы занятию им поста в Парме. Даже если он и был ему предложен.
Зуана чувствует, что у нее пересохло горло. Она берет стакан и подносит его к губам. Ее рука тверда. Аббатиса все с тем же бесстрастным лицом смотрит на нее с другого конца комнаты. Внезапно у нее вырывается вздох, легкий, почти игривый.
– Ты, как всегда, несправедлива к себе, Зуана. Это не я, а ты достойна восхищения. Уверена, родись ты в более благородной семье, общиной правила бы сейчас ты, а не я, – замечает аббатиса.
– Я так не думаю.
– О, в этом нет ничего не возможного. – Наступает пауза. – В самом деле, если бы за тобой стояли нужные люди, это вполне могло бы случиться. Вообрази, какую грандиозную аптеку открыла бы ты тогда.
– Мне довольно и той, которая у меня есть, – отвечает Зуана спокойно.
– Полагаю, что это так.
Странно, но в комнате царит покой. «Удивительно, – думает Зуана. – Ей грозит такая опасность, а она попрежнему уверена и спокойна. Неужели она всегда такая? И когда молится? И в исповедальне тоже? В котором же часу надо изловить отца Ромеро, чтобы он точно пропустил такое признание мимо ушей?»