Святые в истории. Жития святых в новом формате. I–III века
Шрифт:
Товарищи были уверены, что этим вопросом Трифон поставил философа в тупик. Но неожиданно для слушателей Иустин обратился к знакомым им с детства текстам Священного Писания. Оказалось, что философ-грек не просто хорошо их изучил, но практически знал наизусть и каждую свою мысль мог проиллюстрировать строками закона Моисея, пророчествами пророков Исаии, Амоса, Малахии или Захарии, цитатами из псалмов Давида.
Это уже само по себе было необычно – никто бы не удивился, услышав от грека изречения Сократа или Эпикура, но ветхозаветных пророков!..
И самое главное, по мнению Иустина, весь
– Ты находишься не в своем уме, – прошептал изумленный Трифон.
– Послушай, друг, я не сумасшедший и не вне себя… – возразил Иустин и принялся приводить новые доводы, подтверждающие, что закон Моисея имел целью подготовить людей к принятию Мессии. Но теперь, когда Спаситель явился на землю, эта задача выполнена, все обетования и пророчества исполнились, для людей пришло время признать истину Нового Завета.
Услышанное было настолько ново, интересно и необычно, что даже опытный в спорах Трифон вынужден был признать с невольным уважением:
– Мне кажется, что ты часто бывал в состязаниях со многими обо всех спорных предметах, и потому можешь отвечать на все, что тебя ни спросят…
Да и товарищи Трифона уже не смеялись, а задавали вопросы: один расспрашивал об Аврааме, другой интересовался толкованием законов Моисея. Ведь Христос, о Котором говорил этот ученый грек, был таким удивительным, хотя и не вполне им понятным. По словам Иустина, Он любит людей, заботится о спасении каждого: «…все видит и все знает, и никто из нас не скрыт от Него», – разве не такого Бога ищет любое человеческое сердце?
Разговор затянулся допоздна, и под конец Иустин пояснил собеседникам, почему он не пожалел для них времени:
– Если бы я был так же пристрастен к спорам и суетен, как вы, то не продолжал бы доселе беседовать с вами, так как вы не стараетесь понимать того, что говорю, а напрягаете свои силы только, чтобы сделать какое-нибудь возражение. Но теперь, так как я боюсь суда Божия, – я не спешу с решительным приговором ни о ком из вашего рода, думая, не есть ли он из числа тех, которые могут спастись…
Но удивительнее всего, что эта беседа продолжилась и на следующий день! Трифон снова явился в парк и привел с собой новых слушателей, пожелавших увидеть ученого мужа в плаще философа, который исповедовал христианство.
Как позже напишет Иустин, люди окружили его «как будто в театре», и он согласился повторить Трифону все, что было сказано вчера, хотя «кратко и сжато, ради тех, которые пришли с тобою сегодня».
– …Хотя бы ты еще пространнее повторял то же самое, будь уверен, что я и присутствующие очень рады слушать, – с благодарностью ответил ему Трифон.
Куда подевался вчерашний веселый насмешник, уверенный в собственном превосходстве и правоте?
Да и Иустин теперь обращался к слушателям как к единомышленникам: «друзья мои», «государи мои»… Его речи больше напоминают уже не ученый диспут, а взволнованную христианскую проповедь.
– …Вы лучше оставьте любовь к спорам и покайтесь прежде, нежели придет тот великий день суда, когда, по предсказанию Писания, как я доказал,
Слушатели долго не хотели расходиться, желая и дальше «вместе исследовать слова Писания».
Но Иустина уже ждал корабль, который должен был отвезти его в Рим. Трифон с товарищами провожали Иустина на пристани как учителя, желая доброго пути и надеясь на новую встречу.
Эта беседа в Эфесе описана в знаменитом сочинении Иустина Философа «Разговор с Трифоном Иудеем».
Одни исследователи считают, что Иустин во всех подробностях, стараясь не пропустить ни слова, записал важный спор, имевший место в Эфесе, попутно дополнив его новыми аргументами в пользу христианского учения. Другие склоняются к мнению, что в своем произведении философ-христианин просто использовал любимую в эллинском мире литературную форму диалога, и иудей Трифон – вымышленное лицо. Как бы то ни было, благодаря «Разговору с Трифоном Иудеем» теперь мы имеем наглядное представление, как искусно Иустин Философ побеждал в спорах скептиков и идейных противников.
Так кто же этот молодой странствующий философ?
Известно, что он родился в Самарии, в древнем городе Сихем, который после разорения римлянами стал называться Флавия Неаполис, в честь императора Флавия Веспасиана – того, кто сначала прошелся по городу войной, а затем велел восстановить его по римскому образцу. Дед Иустина носил греческое имя Вакх, или Вакхий, отец – распространенное латинское имя Приск. Предположительно они принадлежа ли к римским колонистам, прибывшим поднимать Сирию из руин после первой Иудейской войны 66–71 годов.
Но сам Иустин явно родился не строителем, а философом – любителем мудрости. Он с юности искал истину в разных философских школах – сначала у стоиков, затем среди последователей Пифагора и Аристотеля и, наконец, в возвышенном учении Платона. Но душа его жаждала чего-то иного…
Церковный просветитель и историк А. Н. Муравьев («Первые четыре века христианства») сумел в одном абзаце объяснить, что же не устраивало христиан в многовековой античной мудрости:
«Стоики предлагали страждущему человеку только холодный ум и неумолимую силу рока. Платоники в утонченных своих исследованиях искали только идеи истинного и прекрасного, но находили только мечту и не достигали цели. Эпикурейцы тонули в наслаждениях чувственных, все покоряя животному началу. Скептики во всем сомневались. Эклектики, ничему не доверяя, составили себе из чужих обломков странную систему». Веру Иустина определила встреча с человеком, который не был ученым мужем.
Однажды юноша гулял в уединенном месте за городом, на берегу, где ему никто не мешал предаваться размышлениям, и встретил там незнакомца. Его ближние ушли в море, а он ожидал их возвращения. Незнакомец поинтересовался у юноши: что он тут делает один?
– Я люблю такие прогулки, где ничто не развлекает моего ума, и я могу беседовать с самим собою, не опасаясь перерыва, – ответил ему Иустин. – Эти места весьма удобны для умственных занятий.
– Так ты любитель умствований, а не дел и истины, – заметил незнакомец, – и не стараешься быть более деятельным мудрецом, а не софистом.