Шрифт:
Чаша дрожала на ладони. Я закрыла глаза, сливаясь с вибрацией. Она успокаивала, придавала уверенность, что все будет хорошо, что все получиться. И волнение постепенно растворялось в приглушенном гудении.
Свет мазнул по векам, отвлекая. Солнечный зайчик отразился от небольшого рояля и ударил по глазам, сбивая настрой. Пришлось задергивать шторы. Комната погрузилась в приятный полумрак.
Рояль перестал блестеть и застыл в углу белым пятном. Fazioli. Сначала хотела его продать, а теперь… наверное, пора подарить какому-нибудь
Может быть, этот солнечный зайчик символизировал ревность забытого инструмента. Маленькая месть удалась: настрой для медитации исчез, нужно было начинать все сначала.
Сесть на шерстяной коврик, поставить чашу на ладонь. Привычно полюбоваться на крадущегося по её округлому боку тигра. И провести деревянным стиком по краю. Раз, другой… Дождаться вибрации – низкой, чуть приглушенной, словно эхо приносит далекое рычание тигра… И чтобы закрепить ощущения, пропеть простую мантру, приводя в порядок растрепанные чувства.
Губы и язык двигались очень старательно – важно правильно произнести каждый звук. Вот только я не слышала собственного голоса.
Я вообще ничего не слышала.
Потеря слуха и для обычного человека беда, а для лауреата множества конкурсов, пианистки – и вовсе катастрофа. Конец всему. Стремлениям. Мечтам. Жизни.
Я не мыслила себя без музыки. Первое мое воспоминание – пианино. Черное, блестящее.
Потом – бесконечные гаммы, этюды… Специализированную школу сменил частный педагог. Конкурсы. Победы. Приглашения на мировые концерты.
Болезнь подбила на взлете.
Все было кончено. Дом, о котором я так мечтала, который строила и обставляла с огромной любовью, чуть не стал могилой. На веревке уже был завязан скользящий узел, когда я решила в последний раз прогуляться в парке – не так просто оказалось сделать первый шаг.
Осень расписала деревья во все оттенки желтого и багряного. Ветер теребил волосы гнал под ноги опавшие листья. Кое-где разбивались о каменные чаши струи еще не выключенных фонтанов, и родители гоняли от них не в меру самостоятельных малышей.
Я шла, но не слышала ни шороха травы, ни звона воды, ни детского гомона. Моим персональным адом стала тишина.
Медленно дошла до концертной площадки, на которой всегда играла живая музыка: то ретро-оркестр импровизировал, смешивая старые мелодии, то саксофонист заставлял свой инструмент выдавать головокружительные трели, звонкие, чистые, яркие. Или подростки били в барабаны, призывая всех вокруг включиться в безумный ритм…
Оставалось подойти, понять, что я уже мертва… и умереть окончательно.
Тихий, на грани слышимости звук заставил оцепенеть. Я даже головой покрутила, чтобы удостовериться, что это не мерещится. Но дети кричали все так же беззвучно, и желтые листья по-прежнему бесшумно скользили по серому асфальту.
Звук не исчезал. Напротив, стал сильнее,
За длинным столом сидела женщина. Расставив перед собой металлические чаши, она водила по их краям палочкой, извлекая тот самый звук. Гудящий, мягкий, он складывался в незамысловатую мелодию и разрыдалась от счастья.
Конечно, фальшивила женщина жутко. Полутона, громкость, темп… Сплошная каша! Но я её слышала!
Слезы мешали видеть. Спотыкаясь, я преодолела три проклятые ступеньки и несмело протянула руку. Пальцы коснулись деревянного стика. Неуверенно, робко, и едва его удержали. А потом… потом под моими руками впервые запела тибетская чаша.
Канти – так называла себя руководитель ведического центра «Сансара» – открыла для меня новый мир. Йога и медитации помогли обрести душевное спокойствие, а чаши… чаши вернули к жизни.
То, что я чувствовала вибрации, оказалось чудом. Музыка позволила снова войти в свой мир, и что с того, что играла я теперь не на рояле?
Что с того, что пришлось переучиваться? Что с того, что обычные ноты оказались непригодными и нужно было подбирать мелодии «на слух»?
Это все такая ерунда!
Ежедневные репетиции принесли первые плоды: участие в концерте. Я готовилась выйти на сцену после долгого перерыва и не представляла, что может быть волшебней.
Но Канти сумела удивить. Ворвалась в дом, наполняя его сладким ароматом восточных благовоний, закружила по комнате… Руки замелькали в танце языка жестов так быстро, что понять было почти невозможно.
В Россию приехал с мастер-классами признанный Мастер.
– Я тебя записала! На все три! С твоим идеальным слухом…
Она даже не заметила оговорки. А ведь слух действительно когда-то был идеальным.
Был.
– Я ничего не услышу…
– Ерунда! Ты почувствуешь!
Канти умела уговаривать. Но мастер-класса не состоялось, потому что Мастер, услышав обо мне, решил приехать сам: все-таки не каждый день встречаешь глухого музыканта. Чувствовать себя обезьянкой в зоопарке оказалось неприятно, но выбора не было.
И теперь оставалось только медитировать. Но даже чаши не смогли развеять тревогу.
Собрав волю в кулак, я вошла в предназначенную для выступления комнату.
Мастер – пожилой человек в строгом костюме – поднялся навстречу. От его улыбки по спине пробежал холодок.
Переводила Канти. Это оказалась непростая работа: гость не говорил по-русски. А я не могла читать по его губам. Поэтому и беседа была короткой, рубленой.
Усадив Мастера, Канти кивнула. Помощники уже расставили чаши на низком столе. Я передвинула их так, чтобы было удобнее. Потом, подумав, налила в некоторые воды: её плеск добавить свежие нотки. И, выдохнув, провела стиком по краю.