Связанный честью
Шрифт:
– Могу я его увидеть? – Эйслин схватила его за рукав халата.
– Я бы этого не советовал. Малыш под капельницей, к нему подсоединены различные трубки. Вас это только сильнее испугает.
– Она хочет увидеть сына. – Свистящий шепот Лукаса действовал гораздо сильнее крика.
Они с врачом несколько секунд смотрели друг на друга, и тот смягчился:
– У вас одна минута, миссис Грейвольф. Только одна.
Вернулась она вся в слезах. Лукас обнял ее и стал гладить по спине. Но, как раньше, она ощущала между ними невидимую стену. В его холодных, отчужденных глазах едва ли можно было
Они просидели в коридоре больницы весь день. Эйслин отказывалась даже уйти поесть, хотя сестры ее и уговаривали. К Лукасу же никто не подходил. Эйслин решила, что они его побаиваются. Никто не знал, что за мысли бродят у него голове за этим непроницаемым фасадом.
На второй день рано утром к ним снова подошел врач и сообщил, что состояние Тони по-прежнему очень серьезно.
– Но когда его только привезли, я бы не поклялся, что он столько продержится, – сказал он с намеком на оптимизм. – Он настоящий борец.
Эйслин старалась набраться храбрости. Она хваталась за любую соломинку. Вскоре приехали Джин и Элис. Они закрыли клинику и проехали весь этот длинный путь, не в силах больше оставаться вдали от детей. Их внезапное появление так подействовало на Эйслин, что она от благодарности расплакалась.
Декстеры сразу встревожились, видя, какая она бледная и измученная, и попытались уговорить ее отдохнуть в отеле. Но Эйслин стоически отказалась. Однако им удалось убедить ее перекусить едой из больничного кафетерия. Они принесли по подносу ей и Лукасу.
Они заканчивали завтрак в комнате ожидания, как вдруг Лукас поднял голову. Он сердито бросил салфетку и встал, толкнув столик ногой.
– Кто их позвал? – грубо поинтересовался он, явно не заботясь, что их слышит приближающаяся пара.
– Я.
У Эйслин дрожал не только голос, но и колени, когда она встала и посмотрела в лицо своему разъяренному мужу. А потом и родителям, с которыми она ни разу не разговаривала после свадьбы.
– Мама, папа. – Она пошла им навстречу. – Спасибо, что приехали.
Эндрюсы, казалось, понятия не имели, что сказать. Эленор играла костяной ручкой своей сумочки, а Уиллард глядел куда угодно, но не на дочь и зятя.
– Мы подумали, что можем сделать хотя бы это. – Эленор прервала неприятно затянувшееся молчание. – Нам очень жаль, что мальчик заболел.
– Эйслин, тебе что-нибудь нужно? Деньги? – предложил Уиллард.
Лукас грязно выругался и ушел, по дороге зацепив его плечом.
– Нет, спасибо, папа, – тихо ответила Эйслин.
Ей было стыдно, что ее родители все проблемы пытаются решить деньгами, но она их простила. Ей было легче от их присутствия, а, учитывая их нетерпимость, большего она и не могла от них ожидать.
Элис шагнула вперед, избавляя ее от неловкой ситуации:
– Меня зовут Элис Декстер, я тоже бабушка Тони. Пожалуйста, простите моего сына за грубое поведение. Он очень расстроен.
Она говорила мягким негромким голосом. Отношение Элис произвело впечатление на Эйслин еще в хогане. Она ни разу не слышала от нее ни предубеждения, ни осуждения. Та прямо смотрела на Эленор, платье которой стоило столько, сколько она сама тратила на одежду за несколько лет. Элис никогда не проявляла враждебности и не позволила бы другой женщине
– Познакомьтесь с моим мужем, Джином Декстером, доктором медицины.
Эйслин предоставила им разговаривать вчетвером и двинулась на поиски Лукаса. Он стоял у окна в конце коридора. Он задумчиво созерцал безоблачный день, и Эйслин подумала, что вот так он, наверное, смотрел в зарешеченное окно тюремной камеры. Для человека, который так любит бывать на свежем воздухе, это наверняка был сущий ад.
– Лукас? – Она увидела, как напряглись его плечи. И никакого другого ответа не дождалась. – Ты злишься, что я сообщила о Тони своим родителям?
– Мы в них не нуждаемся.
– Ты, может, и нет, а вот я – да.
Лукас развернулся на каблуках. Эйслин чуть не отшатнулась, увидев горящий в его глазах гнев. Он схватил ее за руку и потащил в комнату, которую им выделил персонал, но которой они до сих пор не пользовались. Аккуратно притворив тяжелую дверь, он с яростью набросился на Эйслин:
– Ты скучаешь по своим чертовым деньгам, верно? Да что с тобой?! Думаешь, я не смогу обеспечить своему сыну достойное лечение? Ты позвонила папочке, умоляя, чтобы он простил тебя за мезальянс, и попросила капнуть чуток с его чековой книжки?
– Лукас, я такого не заслужила! – Она дала ему такую пощечину, что у него откинулась голова.
Оскалив зубы, он снова повернулся к ней и замахнулся, чтобы отплатить тем же. Но на полдороге остановился.
Она бросилась на него и схватила за рубашку обеими руками:
– Давай! Ударь меня! Может, тогда я увижу, что ты жив, что ты не каменный. Я с радостью приму удар, если это заставит тебя проявить хоть какие-то чувства.
Он изумился, когда она ударила по его твердой груди побелевшими кулачками.
– Черт тебя побери, Лукас! Поговори со мной! Поори. Покричи. Открой мне свою боль. Я знаю, ты ее чувствуешь. Я знаю, что ты любишь Тони как никого на свете. Тебе больно, потому что он может умереть. Давай я побуду твоей боксерской грушей и звукоотражателем. Позволь мне разделить с тобой твое горе.
Она плакала, не обращая внимания на слезы, что катились ручьем. Она слизывала их с уголков губ.
– Ты слишком гордый, да? Тебя ничем не пронять. – Она тут же покачала головой, отрицая собственные слова. – Я знаю, что было и по-другому. Я слышала, как ты оплакивал Джозефа. Я видела твою боль. И те страдания не сравнятся с тем, что сейчас ты испытываешь из-за Тони. Твое дурацкое предубеждение отделяет тебя от остального мира, а не наоборот. Ты действительно такой бессердечный, что не будешь плакать даже у постели умирающего сына? Ты говоришь, что ни в ком не нуждаешься. Но это неправда, Лукас. Ты просто не признаешь этого. Когда я стала нуждаться в поддержке родителей, я проглотила гордость и позвонила им, без малейшей уверенности, что они вообще станут со мной разговаривать. Мне нужна вся возможная поддержка. Я не хочу переживать эту беду в одиночестве. И я буду умолять их остаться, даже если придется потерять лицо. Ты их высмеиваешь, но между вами больше общего, чем тебе кажется. Ты такой же холодный и упертый, как они. Только они, в отличие от тебя, смягчились. Они меня поддерживают, а ты нет.