Шрифт:
Сидели во дворе, играли в домино. Дело было летом, после дождя, в хорошую погоду. Облака, вытрясая воду, плыли над головой пышные и умиротворенные, лужи сохли быстро, от них поднимался невидимый пар, скоро идти ужинать, игра малость приелась, и пришло время побеседовать о разных вещах.
– Устал я сегодня чего-то, – сказал Василь Васильич, принюхиваясь к сложным ароматам, слетавшимся вниз, к игрокам, из двенадцати кухонь дома.
– Жарко было, – согласился Валентин Кац, размешал костяшки и спросил
И в этот момент во двор вошел Корнелий Удалов. Был он потен, светлые волосики завились, штаны грязные, пиджак через плечо, в руках, вся в белых потеках, банка из-под белил. В ней болтается малярная кисть.
– Корнелий-то, – сказал Погосян, – Корнелий стал маляром, да?
– Дурачье, – сказал Удалов, покосился на свои окна, не наблюдает ли за ним жена его Ксения, и, поставив банку посреди двора, уселся на скамью. – История со мной случилась. Фантастическая.
– Всегда с тобой что-нибудь случается, – сказал Валентин. – Может, все-таки забьем еще одну «рыбу»?
– Что за история, а? – спросил Погосян.
Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил:
– Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?
– Ну.
– Там вот все и произошло. Не было сегодня дороги.
– Куда же она, болезная, делась?
– Даже не знаю, что на это ответить, – сказал Удалов. – Рано человечеству об этом знать.
– Ты, Корнелий, не крути, – обиделся Василь Васильич. – Ты всегда в истории попадаешь. И придаешь им космическое значение.
– Вот именно, что космическое. Не менее чем космическое.
– Ясно, – сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал – занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». – Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
– Циник ты, Грубин, – сказал с тоской Корнелий Удалов.
И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
– Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
– Ну и не разглашай, – отозвался Грубин.
– Ну и не разглашу, – повторил Удалов.
– Нужны нам твои истории, – сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
– Так что с дорогой приключилось? – спросил Валя Кац. – А то меня сейчас жена ужинать позовет.
– Не поверите, – сказал Удалов.
– Не поверим, – согласился из окна Грубин.
Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким
– Я сегодня до Грязнухи пешком пошел, – сказал Удалов. – До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошел посмотреть.
– А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? – спросил Грубин.
– Машина в Потьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю? Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.
– А это правда, что санаторий прикрыли? – спросил Василь Васильич.
– Временно, – сказал Удалов. – Временно грязевой источник иссяк. Будем, наверно, нарзан возить. Это как решим. Вот я их и встретил.
– Отдыхающих?
– Каких отдыхающих? Людей на «Москвиче». Целая семья. Туристы, наверное. На крыше все привязано: и палатка, и матрац, и детская коляска. Потому я к ним и не подсел – пять человек в машине.
– Зачем тебе к ним подсаживаться?
– Как зачем? Чтобы до санатория подбросили.
– Так они же тебе навстречу ехали.
– Нет, Валентин, ты все путаешь. Сначала они меня обогнали. И я к ним не подсел. Куда спешить? А потом они обратно поехали. Навстречу. Он сам, который за рулем сидит, бледный весь, детишки плачут, высунулся из машины и машет рукой – давай, в смысле, обратно. Вот, думаю, чудак. Не знал я еще, что меня ждет за поворотом.
– За поворотом Корнелия ждал холодный труп, – произнес Грубин.
– Не перебивай, – возмутился Погосян. – Человек рассказывает, понимаешь, а ты перебиваешь.
– За поворотом меня знак ждал. «Идут дорожные работы», знаете такой знак? Треугольный, а в нем человек с лопатой. Я даже удивился: какие такие дорожные работы без ведома ремстройконторы? Город наш небольшой, и не может быть неизвестных работ. И еще меня удивило, что знак странный. Плохо выполнен с точки зрения художественного образа. У рабочего три ноги.
– А кто у вас знаки делает?
– Знаки из Вологды присылают. Знаки – дело милицейское. Да не в этом дело. Плохой ли знак, хороший, но что характерно – три ноги.
– Хулиганство, – сказала старуха Ложкина, которая своего мужа покормила и теперь высунулась в просвет между аквариумом и канареечной клеткой, чтобы послушать интересную историю.
– И я так подумал, – согласился Удалов. – И меня еще люди в «Москвиче» обеспокоили. Чего они испугались?
– Хулиганство, ясное дело, хулиганство, – повторила старуха Ложкина.