Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка)
Шрифт:
— Ну, в оформлении не будет трудностей, — сказал избранный секундант, который, действуя уже в этой роли в прошлом, был хорошо знаком с «кодексом». — В вашем случае все обстоит очень просто. Этот мистер, или капитан Мейнард, как он себя называет, оскорбил вас очень сильно. Я слышал, как об этом говорят в отеле. Вы должны вызвать его на дуэль, если он не извинится.
— Да, конечно. Я так и сделаю. Напишите за меня, а я подпишу.
— Может, вам лучше написать самому? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я его только передам.
— Веуно, веуно! Будь пуоклята эта выпивка! Заставляет меня обо всем забыть.
Сев за стол, рукой, которая нисколько не дрожала, мистер Суинтон написал:
«Сэр, относительно инцидента прошлым вечером, я требую у вас удовлетворения, как джентльмен, чью честь вы затронули. Удовлетворение должно быть в форме дуэли или вашего извинения. Предоставляю это вашему выбору. Мой друг мистер Луис Лукас будет ждать вашего ответа.
— Как вы думаете, подойдет? — спросил бывший гвардеец, протягивая листок секунданту.
— То, что нужно! Коротко и резко. Мне особенно нравится — без «ваш покорный слуга». Кажется более вызывающим и скорее вызовет извинение. Куда мне его отнести? Если не ошибаюсь, у вас есть его карточка. Там разве нет его номера?
— Веуно, веуно! Есть кауточка. Посмотйим.
Подняв сюртук с пола, куда он его бросил, Суинтон поискал карточку. Номера не было, только имя.
— Неважно, — сказал секундант, сжимая кусочек картона. — Доверьте это мне. Я вернусь с ответом, прежде чем вы выкурите сигару.
И с этим обещанием мистер Лукас покинул комнату.
Мистер Суинтон сидел, курил сигару, и на лице его было выражение, которое никто, кроме него самого, не смог бы истолковать. Это была сардоническая усмешка, достойная Макиавелли. [44]
Сигара догорела едва до половины, когда в коридоре показался торопливо идущий мистер Лукас.
Он ворвался в комнату с выражением, свидетельствующим о каком-то странном событии.
— Ну что? — спросил Суинтон намеренно хладнокровным тоном. — Что он сказал?
44
Макиавелли Никколо (1469–1527) — итальянский политический мыслитель. Считал, что для упрочения государства допустимы любые средства.
— Что он сказал? Ничего.
— Навеуно, обещал пйислать ответ с дуугом.
— Он ничего мне не пообещал; по той простой причине, что я его не видел.
— Не видели?
— Да. И, наверно, не увижу. Трус «смылся».
— Клянусь Юпитеуом! Мистеу Лукас, я вас не понимаю!
— Поймете, когда я вам скажу, что ваш противник отправился в Нью-Йорк. Уплыл с вечерним пароходом.
— Клянусь честью, мистеу Лукас! — с деланным изумлением воскликнул англичанин. — Вы, должно быть, шутите.
— Нисколько, уверяю вас. Дежурный сказал, что он оплатил счет и взял с собой все вещи. К тому же я видел кучера, который его отвез и только что вернулся. Он сказал, что высадил мистера Мейнарда и помог отнести на борт его багаж. С ним был еще один человек, какой-то иностранец. Будьте уверены, сэр, он сбежал.
— И не оставил никакой записки, никакого адйеса, где бы я мог
— Ни слова, насколько мне известно.
— Клянусь Господом!
Человек, о котором они говорили, в этот момент стоял на палубе парохода, быстро шедшего по волнам океана. Рядом работали на корме матросы. Мейнард смотрел на огни Ньюпорта, пробивавшиеся сквозь тьму.
Его внимание привлек огонек на верху утеса. Он знал, что это светится окно в южной части «Оушн Хаус».
Он совсем не подозревал, что сейчас о нем говорят в этом кишащем муравейнике красоты и моды, иначе пожалел бы о своем спешном отъезде.
Не думал он и о том деле, которое увлекало его. Мысли его были полны сожалений. Даже пылкая любовь к священному делу свободы не избавила его от этих сожалений.
Рузвельдт, стоявший рядом и видевший тень на лице друга, легко догадался о ее причине.
— Послушайте, Мейнард, — сказал он фамильярным тоном, — надеюсь, вы не вините меня за то, что я вас вырвал оттуда. Я вижу, вы что-то там оставили.
— Оставил что-то? — изумленно повторил Мейнард, хотя и понимал, что имеет в виду граф.
— Конечно, оставили, — оживленно ответил Рузвельдт. — Разве вы можете провести на одном месте шесть дней подряд, не оставив возлюбленную? Верно, повеса?
— Вы несправедливы ко мне, граф. Заверяю вас, я никого…
— Ну, ну, — прервал его революционер, — даже если оставили, забудьте, будьте мужчиной! Пусть теперь сабля будет вашей возлюбленной! Подумайте о том, какие перед нами великолепные перспективы. Как только мы прибудем в Европу, вы примете на себя командование целой студенческой армией. Так решила Директория. Отличные ребята, уверяю вас, эти немецкие студенты, подлинные сыны свободы — a la Schiller, [45] если хотите. Можете с ними делать все, что захотите, пока ведете их против деспотизма. Хотел бы я иметь такую возможность!
45
Подобно Шиллеру (фр.).
Слушая эти волнующие слова, Мейнард постепенно забывал о Ньюпорте — Джули Гирдвуд уходила из его мыслей.
«Может, это и к лучшему, — думал он, глядя на фосфоресцирующий след. — Если бы даже я завоевал ее, что сомнительно, из нее бы не получилась такая жена, какая мне нужна. Конечно, я никогда больше ее не увижу. Возможно, оправдается еще раз пословица: «Свет клином не сошелся». Впереди не менее великолепное сияние!»
Глава XVII
«ТРУС!»
Не успел пароход, несущий капитана Мейнарда из залива Наррагансет, обогнуть мыс Юдифь, как имя его многими стало произноситься с презрением. Два десятка джентльменов видели, какое оскорбление он нанес англичанину, и все, кто это видел, пересказывали остальным. Конечно, будет вызов и дуэль. После такого оскорбления нельзя ожидать ничего другого.
И когда было сделано открытие, что оскорбитель исчез, все удивились и начали соответственно интерпретировать его исчезновение.
У многих такие разговоры вызывали раздражение. О капитане Мейнарде было мало что известно, кроме сообщений в газетах, которые называли его имя в связи с мексиканской войной.