Сын Авроры
Шрифт:
В предвкушении этого события Версаль буквально кипел. Но больше всех беспокоился сам маршал — он носился туда-сюда, вмешиваясь во все приготовления. Марии-Жозефе Австрийской [117] , матери невесты, он написал письмо, которого никак нельзя было ожидать от старого вояки:
«Ваше Величество, я разузнал все, что касается приданого невесты. Вы уже знаете, что — к великому моему, да, думаю, и к вашему, сожалению — большая его часть отходит в собственность камер-фрау. Камер-фрау вашей дочери является герцогиня де Лораге. Итак, эта достойная особа сразу после церемонии венчания заберет себе белье, платье и кружева, которые больше не понадобятся. В этом, несомненно, и состоит главное преимущество ее должности. Что же до драгоценностей,
117
Мария-Жозефа (1699—1757) — эрцгерцогиня Австрийская, после замужества курфюрстина-консорт Саксонии и королева-консорт Польши.
Со стороны Вашего Величества было бы весьма предусмотрительно дать с собой принцессе несколько рулонов голландского полотна из атласа с золотым подбоем, в стиле индийских или персидских тканей, так как здесь таких нет. Я почти уверен, что таковое можно найти у армянских купцов на варшавской рыночной площади.
Здесь, во Франции, нет приличных мехов, поэтому стоит также сшить для принцессы подбитый мехом соболий палантин, какие носят в России, длинный и теплый, и обязательно с муфтой.
Я осмелюсь дать совет и относительно корсетов. Поверьте, нигде не умеют делать их так, как в Дрездене. Пускай же принцесса захватит с собой несколько штук, чтобы они могли послужить образцом для здешних мастеров.
И, наконец, последнее. Проследите, чтобы у платьев не оказалась слишком низкая талия. Я знаю, что ваши придворные портные часто шьют наряды именно с такой талией, и потому юбки кажутся короче, а само платье становится неудобным, что совершенно не во вкусе французского короля. У него другие вкусы, и мне хотелось бы, чтобы моя племянница смогла соответствовать им. Остаюсь в надежде, что не обидел Ваше Величество своей дотошностью».
Но самое странное, что, получив это письмо, королева Польши ничуть не удивилась. Она внимательно следила за громкими любовными приключениями своего родственника, как, впрочем, и вся Европа. Он пользовался большим успехом у красавиц, и умел не только раздеть женщину, но и одеть ее. И, конечно же, он делал все возможное, чтобы, оказавшись при дворе самого великолепного европейского государства, саксонская принцесса не прослыла провинциалкой.
Как бы там ни было, король и весь двор ожидали появления иностранной принцессы, которой суждено было стать дофиной, 6 февраля. Король и двор — по крайней мере его немалая часть, но никак не «счастливый» жених! Вместе со всеми Людовик выехал по направлению к Нанжи, куда должна была прибыть принцесса, но держался поодаль, не явился на встречу и показался на глаза принцессе только на следующий день в Бри-Конт-Робер. Мориц, сияющий от радости и одновременно немного смущенный, находился в первых рядах встречающих, прямо за Людовиком XV. Оба они совершенно не беспокоились по поводу будущего принцессы при дворе: судя по портретам, она была просто очаровательна, а воспитание, полученное ею в Варшаве, должно было быть отменным. А вот насчет того, как поведет себя с нею дофин, который все еще продолжал оплакивать свою инфанту, король и маршал немного переживали. Он даже попытался увильнуть от поездки в Нанжи, сославшись на то, что невесту все равно увидит очень и очень скоро. Такое поведение не слишком воодушевляло его отца и маршала Саксонского.
Что касается пятнадцатилетней Марии-Жозефы, то эта малышка, сидя в своей «берлине», буквально умирала от страха. Она знала, что ей предстоит обручиться с безутешным вдовцом. Если он действительно любил первую жену, то как он примет ее? Время от времени она опускала голову и обращала свой взгляд к миниатюрному портрету принца, который ей на границе вручила статс-дама герцогиня де Бранка.
Принцесса находила дофина очень милым, что, конечно же, не могло не радовать — тем более что герцог де Ришелье, который сопровождал ее, утверждал, что портрет достоверен.
И вот экипаж остановился. Дорогу
— Сир!.. Прошу, будьте моим другом!
Губы короля тронула теплая улыбка. Он помог этой маленькой белокурой принцессе, которую находил очаровательной, подняться, поцеловал ее в щеку и заверил, что теперь они друзья навеки. Он крайне рад, что она благополучно добралась до места назначения, и обещает, что в нем она найдет второго отца. Что же до дофина... с ним она увидится завтра. Накануне ему нездоровилось, но он написал принцессе письмо, которое ей скоро передадут.
Впоследствии оказалось, что письмо это предназначалось вовсе не Марии-Жозефе, а мадам де Бранка. Самое печальное, что выяснилось это недоразумение слишком поздно, когда принцесса неожиданно разрыдалась: в послании Людовик сообщал фрейлине, что ни одной женщине на белом свете не удастся заставить его забыть первую супругу.
Настоящая катастрофа! Король и придворные были возмущены, а дядя Мориц просто пришел в ярость! Поклонившись своей племяннице, которая уже стала дофиной, он крепко обнял и расцеловал ее, стараясь утешить. Ему, который мог согнуть гвоздь двумя пальцами, никакого труда не составило бы свернуть шею глупому мальчишке, отправившему письмо не по адресу, и он бы сделал это с превеликим удовольствием.
Однако вскоре все отбыли в Бри-Конт-Робер, ведь невозможно же вечно торчать на этой замерзшей дороге! На сей раз король держался поближе к будущей невестке. На следующий день состоялась ее первая встреча с будущим мужем — и она ничуть не улучшила ситуацию. Дофин с покрасневшими глазами вел себя вежливо, но слишком отстраненно. И вот, всю обратную дорогу до Версаля, король прикладывал всевозможные усилия, чтобы хоть немного развеселить принцессу. Он шутил, смеялся сам, показывал ей пейзажи и замки, которые могли бы ей понравиться. И за эту доброжелательность, помогавшую скрасить тягостное и упрямое молчание Людовика, который с большим интересом разглядывал народ, собравшийся на обочинах дорог, чтобы поприветствовать новую принцессу, чем свою невесту, Мария-Жозефа была ему очень благодарна.
Через два дня, 9 февраля, состоялась свадебная церемония. Дофину одели в расшитое золотом платье, которое весило шестьдесят фунтов [118] . Мориц, разглядывая хрупкую фигурку своей племянницы, прикинул на глаз вес платья и покачал головой:
— Да оно же весит столько же, как и настоящая кираса! — проворчал он.
А для отчаявшейся принцессы платье и было чем-то вроде панциря — оно помогало ей держаться прямо с высоко поднятой головой, украшенной бриллиантами, на протяжении всей нескончаемой церемонии, пира и бала, которые за ней последовали.
118
Более 29 кг.
В этот вечер Версаль, сверкая огнями, напоминал сказочный дворец.
Дофин и дофина, как и полагалось, открыли бал, но после этого Людовик исчез в неизвестном направлении. Как оказалось, король задумал устроить не простой бал, а маскарад, чтобы развеселить свою невестку. По дворцу расхаживали придворные в пестрых костюмах всевозможных цветов, но очень скоро всеобщее внимание привлек один человек в желтом домино, который то и дело подходил к стойкам с закусками, расставленным в залах Апартаментов короля. Он буквально заглатывал еду, уходил, возвращался, снова начинал есть и пить, словно целый год у него ни крошки во рту не было. Это странное поведение заинтриговало короля, и за желтым домино стали наблюдать. Кем мог быть этот обжора? Тайна открылась под оглушительный хохот присутствующих: оказалось, что желтый костюм служил прикрытием для швейцарских гвардейцев из Дома короля, которые надевали его по очереди, чтобы поесть и выпить за здоровье молодоженов.