Сын бомбардира
Шрифт:
— А вчерась Пелисье разорвало на клочки, — неожиданно сообщает кашевар. — Нема больше нашего горлана.
Кок приподнял руку, чтобы перекреститься, но на миг задержался. «Подобает ли молиться господу богу за петуха убиенного? Животная ведь?» Но, поразмыслив, всё же перекрестился. «Петух — то ж божья тварь, и греха в этом нету!»
— Пелисье? Нашего?!
— Нашего. Того б, французского, складнее было. Да где его уцепишь? По блиндажам тот Пелисье ховается.
Колька помрачнел. Ему жалко весёлого петуха, ради
— Сховать получше не смогли, — укоряет он кока, — в нашу «фурлыгу» засадили бы, может, и не прихлопнуло тогда!
— Да разве уцелеет ноне кто на бастионе? — рассудительно отвечает кашевар. — Люди гуртом гибнут, это тебе не какая-то там животная!.. Ложись! — неожиданно кричит он и бросается на землю.
Рядом громыхнула бомба. У соседней пушки кто-то вскрикнул и сразу же замолчал — видно, убило.
Кока и Николку обсыпало землёй. Кашевар ощупал себя — как будто цел!
— Живой? — толкнул он Кольку.
— Живой! — парнишка вскочил и стал отряхиваться.
— Ну, а коли живой, то давай продолжай ученье. Не ровен час, поранят тебя, али ещё что…
— Заряжайте! — командует Колька.
Кок, натужась, подтащил ядро и стал заряжать пушку, припоминая наставления юного бомбардира.
— Поспешайте, — торопил Колька, — прибойник не кривить… Так… так… хорошо, — он сам припал к прицельной планке, удовлетворённо скомандовал:
— Пли!
Кашевар поднёс к запальному отверстию шипящую пороховую свечу, и пушка, вздрогнув, выплеснула бомбу на французские траншеи.
— Теперь дело пойдёт, — одобрил Колька и отошёл к своим мортиркам.
Их у него вновь было две — на радость Николкину, взамен разбитой батарейцы раздобыли мальчугану новую кегорну, точь–в-точь, как ту, что разбило!
Обстрел редута заметно усилился. Усилился и обстрел всех бастионов. С земляного вала хорошо видно, как загорелся пороховой погреб на Малаховой кургане и весь курган превратился в чёрное, исполосованное багровыми языками облако.
Наступила тревожная ночь. Город полыхал кровавым заревом. В бухте горел фрегат «Коварна», гружённый спиртом, и зеленоватое пламя освещало развалины бастионов левого фланга обороны, помогая врагам вести ночью пристрелочный огонь.
К утру бомбардировка поутихла.
Начинался 349–й день обороны.
— Идут!
— Спокойно, Николка.
— Палить надобно…
Кок взглянул в сторону офицерского блиндажа: на крыше его стоял лейтенант Ханджогло и спокойно наблюдал за противником.
— Будет указание, Николка. Его благородие не прозевают.
В эту минуту лейтенант повернулся, словно подслушал разговор, и, не повышая голоса, как-то по–домашнему скомандовал:
— Картечью… Пли!
Прогремел выстрел. Рядом отозвалось другое орудие.
«Кок палит», — отметил про себя Николка.
Кок стрелял, как истый бомбардир. Худой, в обгорелом тельнике,
— По французу — пли! По турку — пли! По сардину — пли!
Рядом с пушкой упал бочонок. В днище его дымился фитиль.
— Это что ещё за штуковина? — удивился кок!
— Мина! — раздался голос сигнальщика. — Ложись!
Колька припал к земле, а кок бросился к бочонку, как страус, делая двухметровые шаги.
Фитиль зловеще продолжал шипеть и дымиться — огонёк подбирался к днищу. Кок схватил лопату и, недолго думая, обрубил фитиль.
Теперь мина была не опасна. Теперь это был просто бочонок со ста килограммами пороха.
— Чуть на небеси не вознесли! — кок спрыгнул в ров.
Николка хотел что-то спросить у него, но кок с виноватой улыбкой проговорил:
— А меня, кажись, поранило…
— Куда? — встрепенулся мальчишка.
— Вроде туточки, — кок неуверенно поднял руку, словно боясь ошибиться,
Николка разорвал тельник и увидел у предплечья кровавое пятно.
— Должно, «лебёдушка» поцеловала, — поморщился кашевар. — Эк, жалит, хвороба!
Парнишка стал поспешно накладывать повязку. Нужно было торопиться — синие мундиры совсем близко..
Краем глаза Николка заметил, что одна из колонн повернула к пятому бастиону, другая движется прямо на них.
Лейтенант Ханджогло приказал прекратить огонь: навстречу французам разворачивался Житомирский полк.
Колька видел, как сошлись, смешались в пёструю, скрежещущую толпу две волны. Блестя, словно рыбы, выпрыгивали над головами сабли и стрелы штыков. Доносились отчаянные крики озверевших людей.
Схватка шла в ста метрах от редута. Артиллеристы, забыв про опасность, выскочили на вал. Когда б не приказ «оставаться у орудий!», все они были бы уже там — с житомирцами.
Бой был коротким, как вспышка молнии, и, как молния, испепеляющим: колонна французов не возвратилась в траншеи, но и наших пехотинцев осталось не больше двух десятков.
А из второй параллели вражеских окопов уже вырастала новая волна. И она захлестнула Шварц–редут. Сине–красные мундиры смешались с полосатыми тельняшками матросов и холщовыми рубахами солдат. Защитники редута дрались кто чем мог: ядрами, камнями, прикладами. Схватка шла между орудиями, на крышах землянок…
Колька, спрятавшись за разбитой пушкой, палил из трофейного пистолета. Рядом раздалась дробь вражеских барабанов. И тут он увидел, как француз на валу пытается укрепить знамя. В исступлении Колька стреляет в него несколько раз. Но всё мимо, мимо, мимо! И тут, когда он уже отчаялся сбить ненавистный трёхцветный стяг, ядро с пятого бастиона разрывает в клочья вражеского знаменосца вместе со знаменем.