Сын графа Монте-Кристо

Лермин Александр

— Знаю ли я? Она была отравлена моей женой!

— А почему?

— Жена хотела завладеть состоянием Валентины в пользу собственного сына.

— Но ведь это ужасно! — воскликнул Фламбеан.

— Помните ли вы, господин де Вильфор,— продолжал врач,— во время последней болезни и смерти Валентины вы часто встречали у себя в доме таинственного человека, назначение которого, по-видимому, было награждать достойных и наказывать преступников.

— Да, помню. Вы говорите о графе Монте-Кристо,— сказал Вильфор, дрожа всем телом.

— Граф Монте-Кристо? — небрежно переспросил государственный прокурор.— Этот искатель

приключений?

— Не говорите так! — с жаром вскричал де Вильфор.— Если Валентина жива, то этим она обязана божеству в образе человека — графу Монте-Кристо! Только он один мог превратить смерть в жизнь: теперь я могу поверить, что Бог простил мне часть моих тяжких грехов!

— Господа,— скептически заметил Фламбеан,— я верю только своим глазам; если мадемуазель де Вильфор жива, пусть же она явится сюда!

— Максимилиан! — крикнул Давоньи, отворяя дверь, — скажите Валентине, чтобы она пришла.

— С кем вы говорили? — спросил Вильфор, когда доктор закрыл дверь.

— С Максимилианом Моррелем, женихом Валентины, сыном марсельского арматора.

— Моррель — Марсель — Эдмон — Дантес, — шептал де Вильфор.— О, правосудие на земле есть!

Дверь отворилась, и Валентина бросилась на колени подле постели Вильфора.

— О, отец! — рыдая, проговорила она, е любовью прижимаясь к нему.— Благодарение Богу, что я вновь увиделась с тобой!

Вильфор потрясение смотрел на Валентину, горячие слезы падали на голову девушки, и руки умирающего сложились для молитвы.

— Отец, милый, дорогой отец! — рыдала Валентина.— Отчего же ты молчишь? Неужели у тебя не найдется ласкового слова для твоей Валентины?

— Ну, что ж, господин де Фламбеан, вы все еще сомневаетесь? — тихо спросил Давоньи.

— Сомневаюсь, но не в ваших словах, а в своем рассудке,— ответил прокурор, вытирая невольные слезы.

— Валентина! — надорванным голосом произнес Вильфор.-Поцелуй меня! О, теперь мне легко умереть!

— О, отец, отец, ты не умрешь! — с отчаянием вскричала Валентина.

— Умру, дорогая, но умру спокойно. Господин Моррель,— обратился он к молодому человеку,— знаете ли вы, какое страдание причинил я однажды вашему отцу?

— Нет, господин де Вильфор, я все забыл и помню только, что вы — отец Валентины,— искренне ответил Максимилиан.— Благословите нас.

— Нет, нет,— тоскливо вскричал Вильфор,— я не смею, я недостоин благословить вас. Я могу сделать только одно: могу сказать Валентине, кто она, и господа де Фламбеан и Давоньи подтвердят мои слова. Валентина, запомни, что я скажу тебе: ты, которую я с такой радостью называл своей дочерью, в действительности дочь раджи Дуттиа и его жены Найи. Брак твоих родителей совершен в 1815 году в Экспинском саду, близ Лондона, брамином, состоявшим при английском посольстве; и брачное свидетельство на языке хинди находится в этой шкатулке. Не смотри на меня с таким ужасом, моя дорогая бедняжка,— я говорю правду, и эти господа позже передадут тебе все подробности. Твои родители умерли; в этой шкатулке ты найдешь письмо от брата твоей матери, раджи Сиваджи Диола. Оно написано в 1818 году, и если Диола жив, то он должен узнать, что я его обманул, что я присутствовал при смерти его сестры Найи и что дочь Найи жива!

— Но, отец,— вскричала Валентина в смятении,— если родители мои умерли и ты воспитал меня, значит, все-таки я твоя дочь!

—

Благодарю тебя за эти слова, Валентина, но прежде чем силы окончательно оставят меня, я должен выполнить еще один, последний долг. Доктор, дайте мне глоток вина: мне нужно обратиться к Валентине с просьбой.

Давоньи влил Вильфору в рот немного красного вина, а Валентина обняла умирающего, прижавшись головой к его груди.

— Я поручаю тебе моего сына, Валентина,— прошептал Вильфор,— о, чего бы я ни дал, чтобы вместо него носить цепи — что смерть в сравнении с жизнью каторжника! Если в твоей власти будет ободрить или утешить Бенедетто, не откажись сделать это, он жалкий, погибший человек, но это я сам толкнул его в пропасть! Сжалься над ним и дай мне умереть спокойно!

— Отец! — торжественно сказала Валентина де Вильфор.— Твое желание для меня священно: я отыщу Бенедетто и передам ему твой привет и последнее слово.

— Ты… ангел…— прошептал Вильфор,— и прощай… а! Вот и смерть!

Судорога пробежала по членам Вильфора — он тяжело простонал, глубоко вздохнул — и его не стало!

Когда утих первый порыв горя Валентины, доктор уговорил ее пойти отдохнуть. Между тем мужчины подробно обсудили странное признание, сделанное Вильфором.

— Если бы я только знал,— в раздумье сказал де Фламбеан,— что заключается в этих индусских письменах и бумагах, я бы…

— Господин де Фламбеан,— скромно перебил прокурора молодой Давоньи,— если вам угодно доверить мне документы, я переведу их.

— В самом деле? Но как вы это сделаете?

— Видете ли, я страстный любитель восточных языков и пользуюсь каждым случаем для удовлетворения моей любознательности. Я все надеюсь попасть в Индию — эта страна лотоса всегда была для меня неизъяснимо привлекательной. Дайте мне бумаги, и завтра вы получите перевод.

— Вот они,— сказал обрадованный Фламбеан, подавая ему документы. Затем собеседники разошлись.

На следующее утро, когда Давоньи с сыном, Валентина, Максимилиан и Юлия сидели за завтраком, в дверь тихо постучали, и на пороге показался Али, немой черный слуга Монте-Кристо. Валентина и Максимилиан вскрикнули от изумления: Али низко поклонился, подал врачу письмо и исчез.

Давоньи развернул письмо, содержащее только несколько строк:

«Ждите и надейтесь! В этих двух словах вся тайна жизни: не теряйте мужества, и Бог поможет вам!»

После похорон де Вильфора Валентина, Максимилиан и Юлия вернулись в Марсель, где Эммануэль Эрбе оставался со стариком Нуартье. Валентина хотела посетить Тулон и оттуда отправится на зиму в Италию с Максимилианом, дедушкой и четой д'Эрбе. Последние слова, которые произнес Давоньи, прощаясь с ними, были:

— Берегитесь Бенедетто!

16. Царь грызунов

Однообразно проходили дни на каторге; каждый вечер крыса давала представления, и насколько постоянно был возбужден Бенедетто, настолько Ансельмо казался спокойным. Утром 23-го февраля молодой корсиканец окончательно потерял всякое терпение, вышел из себя и, назвав Ансельмо лжецом и обманщиком, перешел к угрозам.

— Ну, полно, молодчик,— сказал добродушно Ансельмо,— не горячись так сильно. И вместо того, чтобы лезть из кожи, лучше расскажи-ка мне что-нибудь о миллионе, о котором ты так хлопочешь.