Сын Грома, или Тени Голгофы
Шрифт:
Иоанну, да и другим сидевшим в ночи возле костра, стало интересно, ибо никто до сих пор ничего не слышал о Платонии и «Закулисе». Вот об учении Платона и других лукаво мудрствующих греков слышали многие, краем уха слышали и о Софии, но имя Платония прозвучало для них впервые.
Как понимает читатель, Иоанну, несущему в мир слово Учителя, особенно в период злобных Нероновых гонений, когда христиан выводили на арену цирков и травили львами, услышать вдруг весть о победе Слова Христова, о которой, по словам грека, вещал этот многомудрый Платоний, было вдвойне интересно. Поэтому, испугавшись, что маленький пьянчужка обидится и
– Мир тебе, добрый человек, не продолжишь ли ты разговор о Платонии? – попросил он эрудированного сына Эллады. Иоанн знал: афиняне ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы выдумывать что-то новое. И дискутировать. Говорят, их хлебом не корми, дай подискутировать… Таковы были в его представлении Платон, Аристотель и их ученики. – Я, странник Божий, исповедую Слово Христово и хотел бы послушать об учении Платония.
– Проповедуешь об истине, которая приходит с неба? – хитро прищурившись, спросил эллин Иоанна, радуясь, что этот странник попался на его крючок и заинтересовался Платонием.
– Проповедую, чтобы утешать уязвленных и уязвлять утешенных, – мягко сказал Иоанн.
– Так ты, значит, отче, христианин? – грек с интересом взглянул на белобородого Иоанна. – И проповедуешь Распятого?
Все с интересом повернулись к Иоанну.
Иоанн, считавший, что истинно только учение Иисуса, не прочь был послушать и греческих умников, поэтому, чтобы не уйти от разговора об этом странном, неведомом ему учении Платония, не стал углубляться в суть своей проповеди и на всякий случай применил Соломонов прием.
– И да и нет, мудрый эллин, и да и нет, – сказал он. – У палки два конца, и человек ходит на двух ногах, а день сменяет ночь, и ночь сменяет день.
– А может, ты выдаешь себя за сына Давидова? – опять прищурился грек.
– Не следует, о, добрый человек, упоминать имя Сына Давидова всуе.
Услышав о сыне Давидовом, иудей приоткрыл одно ухо и вновь стал прислушиваться к разговору.
– А я тебя узнал, авва, – сказал вольноотпущенник-армянин, вглядываясь в Иоанна и перекидывая с руки на руку горячую лепешку. – Это ведь ты два лета назад в Кесарии Филипповой исцелил скорченную дочь мытаря Иосафа, чего не могли сделать волхвы, которых несчастный отец всякий раз одаривал серебром.
– Ошибаешься, почтенный, – сказал Иоанн, принимая, однако, лепешку, ибо был голоден. – Ошибаешься. Исцелил Господь. А я, раб Господа, лишь просил Иисуса об этом.
– Сказки все это, – сказал иудей. – Всесилен лишь Бог Израилев.
– Что же он не спасает иудеев от римлян? Клянусь Зевсом, грядет конец вашему Храму, – с долей злорадства в голосе изрек грек, которому не терпелось продолжить свой рассказ об учении Платония.
Иоанн покачал головой на слова эллина:
– Не клянись, господин мой. Не клянись. Да будет слово твое: да – да, нет – нет, а что сверх того, то от лукавого. Так что лучше продолжи свой рассказ о мудрости Платония.
Эллин только рассмеялся на это.
– Клянусь Зевсом, христианин, я расскажу тебе, раз ты интересуешься учением Платония. Слушай. И пусть все они, эти невежды, тоже слышат. – Грек кивнул на сидящих у огня. – Ибо истинно говорю, христианину ли, иудею ли, всякому люду следует знать это учение. Оно всем на пользу. Я хоть и не признаю вашего Христа за Бога, но от христиан зла не видел… Сказать по правде, я многое позабыл, потому что
– А разве не греки любую мысль сразу ставят с ног на голову? – удивился требованию не задавать вопросы устроившийся на горячей от костра траве Иоанн, преломляя ячменный хлеб и раздавая отломленные куски сидящим рядом. – Разве вопросы пошли не от Сократа?
– Вот видишь, почтенный, ты уже задал мне тысячу вопросов. Поэтому я умолкаю и ни слова не скажу больше до утра.
– Зачем ты его напугал? – укоризненно сказал Иоанну сидевший тут же у огня сириец в зеленом халате, непрестанно теребивший кисточку на подоле. – Он же хотел воздать хвалу твоему Иисусу, а ты его запутал вопросом. Терпения в тебе нет, человек.
«Какой глупый, Господи прости, разговор, – подумал Иоанн. – И почему эти афиняне все такие слово-блуды и весельчаки?» Но вот что странно: при столь поверхностном уме проповедь Христову, в этом он убедился за годы странствий, принимают лучше, чем иудеи. Слышал он, что и Павел говорил об этом же. И Петр.
– Не сердись, почтенный эллин, – покорно сказал Иоанн. – И продолжай, пожалуйста.
Как человек любознательный, некичливый, во всем следовавший наставлениям и примеру своего Божественного Учителя, Иоанн давно уже не носил в сердце гордыни и не чинился среди простого люда, потому и не обиделся на отповедь грека, а продолжал с ним беседу, стараясь того задобрить и услышать учение о «Закулисе». И он опять попытался вспомнить, где он уже слышал это странное слово.
– Прости нас и просвети, любезный эллин, – благодушно сказал Иоанн. – И мы все воздаем должное «учителю мудрости» Сократу и любезному тебе Платонию.
– Почитание Сократа выдает в тебе мудрого человека, старец, – подобрел обидевшийся было грек. – Но я не Сократ. У меня от вина попортилась память, поэтому я и не терплю вопросов и прошу не задавать их мне, если хочешь услышать об учении Платония.
– А я не хочу ничего слышать о Платонии и про «Закулису», – опять заявил иудей, свято веривший в свой Закон и не привыкший к глубокому размышлению о вещах. – Не желаю ничего слушать, и все! Послушаем тебя, афинянин, в другой раз. Видите, я опять затыкаю уши!
– Залепите ему уши воском, – закричал сириец, показывая на иудея. – Путь любомудрия – не его путь.
И тут Иоанн неожиданно вспомнил, откуда у него в голове вертится эта «Закулиса». Читатель, еще не попортивший, как этот славный эллин, своей памяти вином, тоже, наверное, вспомнил. Это же Иуда Искариот в самом начале нашего повествования, явившись Иоанну во сне, толковал ему об этой «Закулисе», которая якобы и подбила его предать Учителя… Смотри и поражайся читатель, как все запутано, завязано в клубок в горнем и земном мирах. И усомнись! Усомнись! Ибо можно ли верить таким свидетелям, как Иуда или этот отщепенец Платоний, о котором говорят, что на самом деле он ничего более мудрого за всю свою жизнь, чем изречение, будто истина находится в вине, и мифа о «Закулисе», так и не придумал.