Сын маминои? подруги
Шрифт:
— Наталья Николаевна! — Уля даже проснулась. И резко села на постели. — Я ей не сообщила!
— Все в порядке, — рука Захара мягко надавил ей на плечо. — Отдыхай. Спи. Я сам все сделаю.
У нее не было сил, чтобы спорить с Захаром. И желания тоже.
Последнее, что она запомнила перед тем, как уснуть — как Захар накрывает ее одеялом.
И первое, кого увидела, когда проснулась, был тоже Захар. Он сидел на стуле возле кровати и смотрел на нее, подперев подбородок кулаком.
— Выспалась? — негромко произнес он, увидев, что Уля
Ульяна кивнула, и этим весь ее ответ и ограничился. Она смотрела на Захара и думала о разном. Например, о том, что Захар провел два месяца в СИЗО, и ему сейчас очень нужны простые бытовые вещи, к которым он привык — одежда, ванна, еда. А Уля, вместо того, чтобы помочь ему с этим, уснула. Правда, судя по виду, Захар прекрасно справился сам. На гладко выбритое лицо вернулся привычный румянец, свежая футболка облегает мощные плечи, взгляд уже… уже не напоказ спокойный и уверенный.
Такой привычный, родной, для нее самый лучший — Захар Мелехов. Который любит другую женщину. Красивую, роскошную Милану Балашову. Ну и что, что она вовсе не Балашова, а Ватаева, и замужем, и явно не испытывает никаких чувств к Захару. Это не меняет того факта, что он ее любит.
Или Ульяне это все показалось?
— Есть хочешь? Голодная? — так же негромко спросил Захар. — Я кучу всякой еды заказал.
Больше всего сейчас Уле хотелось спросить: «Ты любишь ее?».
Но она промолчала. А Захар вдруг пересел со стула на кровать, обнял ее и прижал к себе. И куда-то в макушку произнес: «Все. Все. Все. Все хорошо».
Ей и вправду было хорошо. В его руках не может быть не хорошо. И если бы не этот подслушанный разговор… Нет, молчать нельзя. Невыносимо. Один раз она себя чуть не сожрала, думая о том, почему Захар не взял ее номер телефона. Второй раз додумывать за него Уля не выдержит.
Она резко отстранилась.
— Можно, я тебя спрошу кое о чем?
— О чем угодно, — спокойно отозвался Захар.
— Это правда, что ты любил Милану?!
Уля в последний момент поменяла слово «любишь» на «любила». Потому что «любишь?» — слишком страшно.
Захар какое-то время молча смотрел на нее. И лицо его было сейчас для Ули — закрытая книга. Впрочем, так, наверное, было всегда. Это она с чего-то решила, что знает его. Что имеет на него какие-то права. А он — он, оказывается, любит другую женщину.
Или все-таки — любил?!
— Да.
Это короткое слово было сказано спокойно.
У Ульяны в ответ вырвалось какое-то маловразумительное сочетание звуков. А в голове взрывался фейерверк таких же маловразумительных мыслей. Да? Да?! Да?!!
— Я не знаю, откуда ты узнала, — так же спокойно продолжил Захар. — Но скрывать не вижу смысла. Да, у меня были чувства к Милане.
Это «были» Ульяну уже не утешило и не спасло. Что-то другое неумолимо брало власть над ней.
— Давно? — поразительно, но ее голос звучал так же спокойно, как и голос Захара.
— Давно. Еще со школы.
Это настоящее чувство. Которое живет уже много
Наверное, так можно любить каких-то особых людей, вроде Миланы Балашовой.
Она — недостижимая звезда. А Уля… Уля — это Север. В валенках.
Ее снова накрыло каким-то удушающим, забивающим все туманом. Только если в зале суда и после он носил больше физиологический характер, то теперь этот туман спеленал ее волю.
В голове зазвучала фраза из какого-то старого фильма-сказки:
«Что воля, что неволя — все равно».
Все равно. Именно поэтому она позволила Захару снова обнять себя. Сквозь убивающую смысл вату слышала его слова на ухо: «Забудь. Какая разница. Это неважно».
Конечно, неважно. У тебя все хорошо, Захар. У тебя есть твоя недостижимая звезда Милана, которую ты любишь. О которой мечтаешь, которой грезишь. Красивая, недоступная, гордая.
А есть земная Уля, которую можно просто трахать.
И она безвольно разрешила Захару делать это. Раздеть ее, целовать, гладить. Взять. И даже тело — не то, чтобы предало — оно уже привыкло к этим рукам, к этим губам. Тело знало, что ему будет хорошо.
А к тому, что сидело чуть глубже, не могло пробиться ничего — ни жаркий шепот Захара «Как же я соскучился по тебе, маленькая моя», ни нетерпеливая дрожь его тела, ни нежные касания его рук после.
Уля словно попала под действие какой-то мощнейшей внутренней анестезии. Внутри все замерло, онемело, и все чувства будто исчезли. А снаружи — снаружи она сходила в душ, поужинала, слушала Захара, что-то ему отвечала.
А потом снова была постель, и Ульяна снова безропотно все ему позволила. Но сквозь эту анестезию не пробились ни его старательность, ни судорога ее тела — все это было словно по разные стороны чего-то. Чего-то, что разделило все на две не связные части. И что бы ни происходило в одной части — оно никак не влияло на то, что творилось в другой.
И с Захаром они так же разделились. И эта ночь — прощание.
Потому что Север, хоть и не прекрасная и недостижимая звезда, но все ж, сука, гордый. И, опять же, самая яркая звезда на небосклоне — Полярная — указывает все же на Север.
А мы пойдем на Север, а мы пойдем на Север, и там переждем.
Тьфу, пакость какая!
Мы там не переждем. Мы так сдохнем. Зато — гордо.
Его не было два месяца, а такое впечатление — два года. Ну, Антон Борисович, ну… Ладно, это головная боль Артура и Миланы, у Захара своих дел по горло. И так два месяца пробездельничал.
Захар держался за эту браваду, потому что иначе никак. И вообще, все закончилось. Ну, точнее, самый страшный удар они отвели, а даже уже пошла позиционная борьба. А значит, выстоим. Главное, что с Сатаной все обошлось. И с мамой.