Сын охотника
Шрифт:
– Что ты пресмыкаешься? Жир священной овцы распирает твое брюхо! Подойди поближе! – закричал Цедя.
Манджи побледнел еще пуще.
– Хара Бурулов приходил ночью?
– Нет, не приходил! – едва слышно промямлил чабан.
– Ты спускал собак с цепей?
– Я передал Харе ваше указание. А вчера поздно вечером спустил с цепей Балтыка, Галзана и Цохора. Если бы он приходил ночыо, его разорвали бы ваши собаки. Но в эту ночь собаки почти совсем не лаяли, – сообщил Манджи, отирая вспотевший от ужаса лоб.
– Теперь понятно, как ты выполнял мой приказ. Собак ты и
– Ваше степенство! Клянусь тремя своими детьми, я вашей овцы не отдавал! – взмолился Манджи.
Многие из присутствующих отворачивались, видя, как глумится богач над своим работником. А кузнец, человек прямой и неробкий, громко заявил:
– Цедя, забываешься! Бить не имеешь права!
Но Цедя от лютости никого, кроме чабана, не замечал и продолжал наседать:
– Мои собаки никого к отаре не допустят, если их спустить с цепей. Куда же делась овца?
– Пусть разразит меня гром, пусть лягнет меня верблюд! Хара действительно не приходил, – униженно клялся Манджи, размазывая по щекам слезы.
Вместе с ним ревмя ревели его жена и дети.
– Где моя овца? Говори, паршивая собака! Я свою священную овцу не променяю на целую отару. Говори, почему ты не спустил на ночь собак!
– Видит бог, собаки были отпущены! – твердил Манджи.
– Ступай к тачанке! – крикнул Цедя и снова замахнулся тростью.
Но кузнец схватил его за руку и так посмотрел в глаза, что Цедя скрипнул зубами, но трость опустил.
Манджи глазами дал знать жене, чтоб она до его возвращения пасла отару, а сам направился к тачанке. Когда хозяин сел на свое место, Манджи примостился на облучке рядом с Бадашем, который, крепко натянув вожжи, еле сдерживал лошадей.
– Гони к Харе Бурулову! – приказал хозяин.
Пара чалых рванула с места и помчалась, словно пожар по летней ковыльной степи.
Хара кормил овцу, когда заметил мчащуюся тачанку. Он вошел в кибитку и спокойно сказал:
– Едет Цедя, приберите немного в доме!
А сам взял берданку, вышел из кибитки и, присев на телегу, начал чистить оружие. Рядом блеяла священная овца.
– Мерген, принеси шомпол! – окликнул Хара сына.
А когда Мерген вернулся с шомполом, Хара сказал:
– Видишь, сам Цедя катит к нам. Он думает, что его собаки искусали меня, и хочет посмотреть, как я корчусь от укусов. Ты не уходи никуда, сиди здесь, послушаешь, что он скажет.
Пара чалых неслась по хотону во весь опор. Но, подъезжая к жилищу Хары, кони замедлили бег и остановились возле старой телеги, к которой была привязана овца.
– Смотри, Манджи как из гроба вышел, видно, досталось ему из-за этой овцы, – вздохнул Хара сочувственно.
Манджи соскочил на землю и хотел помочь хозяину сойти с тачанки. Но тот толкнул его в грудь тростью и слез сам. Хара и Мерген с достоинством поздоровались.
– В такой жаркий день собрался на охоту? – спросил Цедя у Хары как ни в чем не бывало.
– Нет. Я уже перестрелял всех волков на много верст вокруг своего хотона, – спокойно заглядывая в ствол ружья, отвечал Хара. – Это мой сын
Цедя густо покраснел, лицо его исказилось.
– Эй, иди сюда, паршивая собака! – позвал он чабана.
Но Манджи, увидев овцу, сразу бросился к ней.
– Не подходи к священной овце! Она и без тебя уже осквернена, – остановил его хозяин.
Манджи только руками развел и остановился возле телеги.
– Ты же клялся, что не отдавал овцу Харе, а как же она очутилась здесь? Тебе охотник Хара Бурулов, выходит, ближе, чем знатный зайсанг Цедя, который ведет свой корень от самого бога? Бесстыжий обманщик! – и ударом кулака Цедя свалил Манджи.
Чабан схватился рукой за скулу и с трудом приподнялся.
– Цедя, постойте! Хотя и говорят, что ни на дикого кабана, ни на хана не наденешь узды, но все же я прошу вас разобраться, Хара отложил ружье и, глядя на жалко согнувшегося чабана, сказал: – Нельзя же поднимать кинжал на тушканчика! Срывайте свой гнев не на чабане, а на мне. Но прежде вспомните наш спор. – И он в точности повторил слова зайсанга, когда тот бросил ему вызов. – Помните, как вы тогда смеялись надо мной? А потом послали ко мне Манджи передать вашу волю. Манджи так и сказал мне: «Сказано – сделано, пусть Хара придет за обещанной овцой!» Я сдержал свое слово, и вот ваша священная овца теперь у меня. Надеюсь, узнали ее? Тут вины чабана Манджи совсем нет. А что касается ваших злых собак, то они были спущены с цепей и прибежали ко мне. Но я заговорил с ними, и они послушались меня. Настоящего охотника собаки не тронут. Я вас об этом предупреждал. Чего же вы теперь хотите? Спор выиграл я. Вот свидетели, – и Хара повел рукой в сторону однохотонцев, собравшихся по случаю приезда такого редкого гостя.
– Неправда! Ты сговорился с этим брехуном. Он не спускал собак с цепей, поэтому тебе удалось увести мою священную овцу! – закричал Цедя.
– Почтенный Цедя! Все три пса были спущены. А впереди бежала еще и Коти. Если не верите, могу побожиться перед бурханами, поцеловать дуло заряженного ружья. Вы ведь тоже охотник, должны знать, что такое клятва охотника на ружье, – твердо заявил Хара.
– Мой отец говорит правду: все собаки были спущены с цепей. Я был рядом с отцом. Собаки сначала залаяли. Но отец крикнул: «Замолчите!» – и они все притихли, как ягнята, стали нюхать землю да махать хвостами. Как ручные бегали за нами! – гордо заявил Мерген, проходя между собравшимися.
– Замолчи, щенок! – закричал на него Цедя и снова набросился на чабана – Ты что, залил свинцом уши моих собак? Почему они не услышали прихода посторонних? Или ты кляпами забил им рты? Почему они не разорвали чужого, когда тот уносил овцу? Я знаю своих собак, я им верю. Если бы коснулось это твоей единственной однорогой пестрой коровы, ты ее прятал бы в своей постели! Если ты сейчас же не расскажешь мне, как мою священную овцу выдал Харе, я сдеру с твоей спины три ремня, выгоню из аймака, а след твоей кибитки засыплю пеплом и залью водой!