Сын охотника
Шрифт:
– Я ее телом своим согрею, – легкомысленно отшутился Иван.
– Ну, тогда разгребай снег. Доберемся до земли – заляжем, как медведи в берлоге. Снегу здесь вон сколько намело. Мы будем ниже наста, и немцы не увидят наших халатов.
Перед рассветом снайперы уже лежали в снегу, не видимые даже с расстояния ста метров. В километре от их логова проходила дорога, по которой, согласно донесению, должен был проехать немецкий генерал, инспектировавший расположенные здесь войска. Он поедет, конечно же, в броневике. По машине ударят наши артиллеристы. Но если генералу удастся выскочить из броневика, Мерген
Рассвет начинался медленно, как бы нехотя. Три еловых ветки оказались плохой подстилкой, и Нечаев начал уже мерзнуть, покашливать.
– Вот видишь, что получается, когда не слушаешь опытных людей, – упрекнул Мерген, – перебирайся в мое логово. У меня десять веток и штаны ватные.
– Сам замерзнешь.
– Выполняй, пока нас не видно в тумане.
Поменялись местами, и Нечаев перестал кашлять.
– В засаде раскашляться, это все дело провалить! – сквозь зубы молвил Мерген. – Замрем…
И оба умолкли, каждый думая о своем.
Перед Мергеном всплывали одна за другой картины жизни после госпиталя. Ведь он был твердо убежден, что от силы неделю погостит в своей части, да и выпроводят его как не пригодного к строевой службе в армии. А получилось, что он оказался очень даже пригодным как инструктор разведчиков. Подполковник Воронов встретил Мергена по-братски. И когда узнал, что его любимый боец, несмотря на то, что весь исштопан, мечтает о продолжении службы в армии, он пообещал договориться с кем надо, чтоб его оставили в части. И на второй же день сказал:
– Ну, Мерген, показывать большому начальству твои документы мы не будем. А без бумаг никто и не поймет, что ты списанный.
Воронов сам подобрал группу разведчиков, с которыми Мерген целыми днями занимался в лесу, учил ходить, не оставляя следов, бесшумно подкрадываться к неприятелю, набрасывать аркан на пни. Только стрелять он не хотел учить.
– Я сам этому не учился, просто привыкал с самого детства, – оправдывался он.
Учить других было интересно, однако Мергену самому хотелось в разведку, за «языком». Но это ему было запрещено. И только чрезвычайные обстоятельства позволили сегодня попасть в эту засаду.
Взошло солнце, однако тепла оно Мергену и Ивану не принесло. Снег под ними подтаял, но земля, покрытая некошеной травой, была мерзлой и сковывала руки и ноги своим холодом.
– Окоченел, – прошептал Иван.
Мерген долго молчал, потом придумал:
– Ложись на винтовку.
– Как это? – спросил Иван одними губами, посиневшими, плохо шевелящимися.
– Бедром ложись на приклад, а плечом на подсумок. А руками упирайся в землю, держи равновесие. Сейчас твоя главная задача не окоченеть. Наблюдать буду я. Появится цель, сразу скажу. Что, трудно лежать на трех точках?
– Не получается, – виновато признался Иван.
– Вот еще мой подсумок возьми – четвертая точка. Будешь как на перине.
Солнце поднималось, а мороз, казалось, крепчал.
Подполковник
– Замаскировались они хорошо, даже отсюда не видно.
– Но сколько можно вылежать на мерзлой земле! – с тревогой заметил замполит, глядя на освещенное полуденным солнцем бескрайнее снежное поле, на котором, казалось, не было никаких войск да и вообще ничего живого.
– Сын охотника. Что-нибудь придумает, чтобы согреться, – отвечал Воронов с гордостью, будто бы Мерген был его родным сыном.
– Но если в течение дня генерал не появится, засаду придется снимать или менять. На таком холоде не выдержит и сам охотник, не только его сын.
Вскоре подул ветер, и началась метель. Мергену и Ивану она оказалась на руку. Как только поднялась пурга и потемнело, Мерген решил утеплить свое логово. Оба поднялись и стали ногами, руками, прикладами винтовок разгребать снег и добывать траву. Это была нелегкая работа. Но она согревала, а главное, отвлекала от дум о безвыходности положения. Когда они в самом начале своей засады разгребли снег и увидели пожухлую нескошенную траву, им показалось, что здесь пропало ее очень много. А когда эту траву пришлось добывать из-под снега руками, охапка набиралась совсем щупленькая. Лишь к полуночи набралось с полкопны этой мокрой травы, и Мерген, растирая руки, разрешил отдохнуть.
– Да, нелегкая была тебеневка, – протянул он.
– Как ты сказал? – переспросил Иван.
– Тебеневка. У калмыков да и вообще у степняков – это добыча животными подножного корма из-под снега. Это целая система, выработанная веками. Табун лошадей копытами разгребает снег и пасется. А уж когда снег совсем разбит, трава обнажена, тогда идут овцы да козы. Ну, мы есть эту траву не будем, хотя я мог бы сейчас грызть дубовые корни. Но утеплим ею свою берлогу.
Из комьев снега они сделали землянку, в которую можно было вползти и залечь там на толстом слое травы. Метель занесла их жилище, сравняла с окружающей местностью. К утру из-под снега только чуть выглядывали макушки дубовых пней. И за одним из них был наблюдательный пункт снайперов.
Лишь во второй половине следующего дня, когда метель утихла, на немецкой стороне показался долгожданный броневик. Однако остановился он совсем не там, где хотели бы его видеть советские артиллеристы. Он, казалось, не доехал до своих позиций. Встал посреди пути. Но вот из него вышли двое. Не спеша осмотрелись. Откуда-то из снега перед ними вынырнул и вытянулся во весь рост немецкий офицер. Он, видимо, рапортовал. И лишь после этого из броневика выбрался генерал. Быстрым маршем с рукой под козырьком к нему направился тот, что вынырнул из-под снега.
Но генерал вдруг резко остановился, почему-то поднял руку и рухнул навзничь. Тут же замертво повалился и принимавший его офицер. Два выстрела раздались где-то посреди снежной целины. И больше оттуда не стреляли. Зато немцы открыли ураганный огонь не только по предполагаемому месту засады, но и по всей нейтральной полосе. Советские артиллеристы открыли ответный огонь. Эта перестрелка продолжалась до самого вечера и стихла вместе с опустившейся на заснеженные позиции темнотой.
На второй день немцы не стреляли и в атаку не пошли, у них был большой траур.