Сын Петра. Том 1. Бесенок
Шрифт:
— Вот даже как.
— Лиза пишет — Дуня совершенно неугомонная. Вцепляется мертвой хваткой в бедолагу какого и душу из него вытрясает, заставляя рассказывать все, что тот знает. А что не знает — придумывать. Но правдоподобно.
Петр от этой характеристики рассмеялся. Сразу стало ясно — нет, не подменыш. Это действительно его Евдокия, с которой просто что-то произошло.
— Узнаю ее. Да. Бедные негоцианты. А чего мне про это не сказывал?
— Лиза просила помолчать. Опасалась твоего гнева. Ведь Анна теперь к ней совсем не ходит, боясь встречи с царицей. Да и вообще — больше
— Вот даже как?
— Жена беседовала с Анной. Та стыдится своего поступка и опасается твоего гнева. Все-таки публично оскорбила царское величие.
— Хм. Любопытно… — посерьезнел Петр. С этой точки зрения ему было о том событии слышать неприятно. Но раз уж люди о том стали болтать… — А мой сын в слободу с мамой ездит?
— Да. Или с тетей. Он часто бывает в слободе. И непременно в немецком платье, как и мама с тетей. Но, в отличие от мамы, он больше интересуется всякими мастеровыми. Например, с часовых дел мастером однажды почитай пять часов проговорил. Совсем замучил расспросами. Но тот не спешил уходить. Даже сказал потом, что мальчик смышленый. И если будет нужно он охотно ответит на его вопросы.
— Льстил?
— А кто его знает? Может и льстил. Но Лиза тоже Лешу смышленым называла. Хоть и колким.
— А к Лопухиным он наведывается?
— Леша то?
— Да.
— Того мне Лиза не писала, не ведаю.
— Занятно… занятно… — пробурчал Петр, задумчиво начав набивать трубку. История, что заворачивалась в Москве, его все больше и больше занимала. Во всяком случае в эмоциональном плане даже оттесняла славную викторию, одержанную под Азовом…
Часть 2: Ржавые рельсы
Короче, не усложняйте никому жизнь, а то простудитесь. к/ф «Рок-н-рольщик»
Глава 1
1697 год, январь, 1. Москва
Алексей стоял на морозе и смотрел в никуда.
Он думал.
Хотя сторонним наблюдателям казалось, будто бы он застыл со словно остекленевшим практически немигающим взглядом. Как тогда — в храме. И выглядело это жутковато, особенно учитывая то, что дышал он не глубоко. Отчего мерещилось, словно царевич или статуй какой, или мертвец…
Наступил новый год — первое января.
Здесь правда так не думали, продолжая старинный отсчет годов по Константинопольской эре, отмечая новый год осенью. Но царевича это мало заботило, так как он мерил реальность привычными лекалами. Тем более это не было актуально сейчас, когда он тревожился о будущем.
Своем будущем.
В сложившейся ситуации он связывал его неразрывно с успехами России. И до нарвской катастрофы оставалось три года. Каких-то жалких три года. А он еще ничего не сделал для того, чтобы ее если не предотвратить, то хотя бы смягчить.
Почему он так о ней пекся?
Потому
Этот момент в истории по мнению Алексея точкой бифуркации. То есть, критически важным событием со случайным выбором, который мог бы пойти и иначе. Что полностью бы меняло ветку исторического развития.
Пока XVII век медленно и вальяжно тек в своем историческом русле, не собираясь значимо меняться. Ключевое слово — значимо. Потому что кое-какие движения уже пошли. Да, эти изменения в целом пришлись по душе царевичу, но он отчетливо понимал — это может повлечь изменение причинно-следственных цепочек и случайностей. А Россия после Нарвы и так проскочила лишь чудом, ибо, по сути не была готова к войне с Карлом XII чуть более чем полностью. Так что, в случае, если после победы под Нарвой швед решит наступать на Москву остановить его будет нечем. Со всеми, как говорится, вытекающими и дурно пахнущими…
В чем заключались эти беспокоящие Алексея отличия?
В его деятельности.
Он сразу об этом не подумал, а потом уже поздно было.
Так, например, Петр Алексеевич в этом варианте истории вступил в Москву также, как и в оригинале. Однако сразу поехал не к Анне Монс, а отправился к Лефорту, где и дал торжественный прием. Туда же явилась и Евдокия в немецком платье. Ибо Франц Лефорт ей тонко намекнул это сделать. Дважды повторять царице не потребовалось. И та предстала перед мужем вынырнув из неоткуда словно чертик из табакерки, в немецком платье, и изобразив книксен. Чем вызвав в нем определенный интерес:
— Ты я слышал театром увлеклась? — отпив вина, спросил царь у супруги вместо приветствия.
— Мы с Натальей жаждем создать публичный театр. Чтобы ставить там самые лучшие пьесы.
— Раньше ты к нему не тяготела.
— Дурой была, — максимально добродушно ответила жена улыбнувшись. — Полагала это все бесовским кривлянием. Но Леша меня убедил посмотреть поближе. Попробовать поставить маленькую сценку. И я поняла — вещь сия невероятно увлекательная и славная.
— И о бесовском кривлянии уже не думаешь?
— Я сколько не искала, так и не нашла там чего-либо, порочащего церковь. Видно наслушалась глупостей, вот и судила не разобравшись. Зато теперь сама слушаю всякое в свой адрес. Это ужасно. Просто ужасно. Я и подумать не могла раньше, что люди такие злобные и заскорузлые.
— Не могла? — хохотнул царь. — Так ты себя сама так и вела.
— Вела. — охотно произнесла Евдокия. — Потому что как дура, не ведала что творила.
— Вот даже как? — удивился царь. — А ты? — спросил Петр у подсевшей к ним сестры. — Тоже жаждешь публичного театра?