Сын полка

Катаев Валентин Петрович

Пушки, глубоко вкопанные в землю между старыми, симметрично рассаженными яблонями, далеко отстояли друг от друга и были затянуты маскировочными сетями. Их трудно было заметить даже вблизи. Но вдалеке сквозь голые ветви яблонь за садом виднелась длинная черепичная крыша бурого, скучного фольварка с вырванными рамами окон, и под этой крышей утомлённым утренним огоньком светился ещё не погашенный фонарик – ночная точка отметки. Она показывала, что батарея здесь.

Часовой с поднятым автоматом и смутным лицом, на котором ещё лежала

ночная тень, преградил капитану Енакиеву дорогу, но, узнав своего командира батареи, отступил в сторону и застыл.

Капитан подошёл к первому орудию.

Номера в полной боевой готовности, в шлемах и при оружии, спали прямо на земле, каждый на своём месте, положив под голову кто стреляную гильзу, кто ящик из-под снарядов, кто котелок, кто просто руку.

Среди спящих капитан Енакиев заметил маленькую фигурку Вани. Мальчик спал на лафете, поджав ноги и положив под голову в шлеме кулак, в котором был крепко зажат дистанционный ключ. Его губы немного посинели от утреннего холода, но какая-то добрая душа набросила на него просаленный ватник, и мальчик во сне улыбался таинственной, блуждающей улыбкой.

При виде этой улыбки капитан Енакиев и сам было улыбнулся. Но, заметив подходившего с рапортом сержанта Матвеева, согнал с лица улыбку и строго нахмурился.

– Ну как мальчик? – спросил он, выслушав рапорт и поздоровавшись с командиром орудия, который в этот день дежурил на батарее.

– Мальчик ничего, товарищ капитан, – доложил сержант, почтительно и вместе с тем несколько щеголевато прикасаясь пальцами к своим новеньким чёрным «севастопольским» усикам и новеньким чёрным полубачкам.

– Работает?

– Так точно.

– Какие обязанности выполняет при орудии?

– До сего дня он у меня стреляные гильзы укладывал. А сегодня – или, сказать точнее, вчера вечером – я его помощником шестого номера поставил.

– Ну и как? Справился?

– Ничего. Толково снимает колпачки. Без задержки. Прикажете поднять орудийный расчёт?

– Не надо. Пусть отдыхают. Нынче будет много работы. Патроны привезли?

– Так точно.

– Хорошо. Тут в некоторых местах нарушен забор. Вы не пробовали – через эти проломы, в случае чего, можно выкатить пушки?

– Так точно. Пробовал. Выкатываются.

– Хорошо. Учтите это. Связь с наблюдательными пунктами исправно работает?

– Исправно.

– Кто дежурит на правом боковом?

– Не могу знать.

– Узнайте и доложите. И пусть мне сюда подадут машину.

– Слушаюсь.

Кроме сержанта Матвеева и телефониста, в первом орудии не спал ещё один человек – наводчик Ковалёв. Это был единственный человек в батарее, с которым капитан Енакиев позволял себе быть накоротке.

– Ну, как дела, Василий Иванович? – сказал капитан Енакиев, присаживаясь рядом с Ковалёвым на край орудийной площадки.

– По-моему, неплохо, Дмитрий Петрович. Вот мы уж и в Восточной Пруссии.

– Да, в Германии, – рассеянно сказал

капитан Енакиев, рассматривая этот громадный скучный сад с выбеленными стволами и охапками соломы, приготовленной для обвёртывания деревьев на зиму.

Собственно говоря, у капитана Енакиева на батарее не было никакого дела. Но всегда перед боем у него являлась потребность хотя бы несколько минут побыть в своём хозяйстве и лично убедиться в полной готовности людей и пушек к бою. Без этого он никогда не чувствовал себя совершенно спокойным.

Ему стоило только бросить беглый взгляд хотя бы на одно орудие, чтобы с точностью определить, в каком состоянии находится вся его батарея. И сейчас он уже определил это состояние – оно было отличным. Он видел это по всему: и по тому, как спокойно спали его одетые и вооружённые люди, каждый на своём месте; и по тому, как были отрыты ровики, приготовлены для стрельбы патроны; и по тому, как была аккуратно натянута над орудием маскировочная сеть; и даже по тому, как ясно горел под крышей фольварка фонарик для ночной наводки. Впрочем, фонарик он тут же приказал потушить, так как уже рассвело и холодный свет зари низко стлался по сквозному, оголённому саду, очень бледно и как-то болезненно-жидко золотя землю, покрытую подмёрзшими листьями и падалицей.

Чувствовалось, что едва взошедшее солнце показалось в тумане на одну только минуту и сейчас уже на весь день войдёт в сплошные тучи.

Капитан Енакиев посмотрел на часы. Было уже время пробираться на наблюдательный пункт. Но на этот раз ему почему-то было жалко расставаться со своим хозяйством. Хотелось ещё хоть минут пять посидеть у пушки рядом с Ковалёвым, которого он любил и уважал. Он как бы предчувствовал, что нынче понадобятся все его физические и душевные силы, и он набирался их, пользуясь последними минутами.

– Товарищ капитан, разрешите доложить: на правом наблюдательном – старший сержант Алейников, – сказал подошедший Матвеев. – Машина приехала.

– Хорошо. Пускай стоит. Идите.

22

Капитан Енакиев вынул из кожаного портсигара две папиросы и дал одну Ковалёву. Они закурили.

– Так что же? Стало быть, мальчик – ничего? – сказал капитан Енакиев.

– Хороший мальчик, – сказал Ковалёв серьёзно, с убеждением, – стоящий.

– Вы думаете, стоящий? – быстро сказал Енакиев и, прищурившись, посмотрел на Ковалёва.

– По-моему, стоящий.

– Толк из него выйдет?

– Обязательно.

– Вот и мне тоже так показалось.

– Я с ним давеча немножко возле панорамы позанимался. Представьте себе – всё понимает. Даже удивительно. Прирождённый наводчик.

Капитан Енакиев рассмеялся:

– А разведчики говорят, что он прирождённый разведчик. Поди разберись. Одним словом, какой-то он у нас вообще прирождённый. Верно?

– Прирождённый артиллерист.

– Просто прирождённый вояка.

– Не худо.