Сын повелителя сирот

Джонсон Адам

– Вот, – всунула шапку в руки Чон До старуха. – Возьми.

Шапка была засаленной, отчего казалась тяжелой. Чон До колебался.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она. – Я Монгнан. Я делаю снимки всех, кто приезжает сюда и покидает это место. – Она потрясла шапкой. – Шерстяная. Тебе понадобится.

Чон До сунул шапку в карман, только чтобы она заткнулась, перестала нести этот бред.

Когда Монгнан сделала снимок женщины, вспышка на мгновенье вывела ее из оцепенения, и она, протянув руку к Чон До, схватила его за запястье. В ее глазах

промелькнуло явное желание забрать его с собой. Врачи заорали на Чон До, чтобы тот приподнял койку. Когда он сделал это, они подставили под нее ящик, и вскоре четыре пакета крови были наполнены.

– Нужно поторапливаться. Темнеет, а водитель сказал, что у него нет фар, – предупредил их Чон До.

Врачи не обращали на него внимания.

Следующим был подросток – его бледно-голубая грудь была холодной. Глаза казались уставшими, еле двигались. Одна рука свисала с койки, словно он протягивал ее к неотесанным половицам.

– Как тебя зовут? – спросила его Монгнан.

Рот у него двигался так, словно он хотел облизнуть губы, прежде чем заговорить, но слова так и не последовали.

Мягко и нежно, голосом матери, она стала нашептывать умирающему мальчику.

– Закрой глаза, – попросила она и, когда он сделал это, сфотографировала его.

Врачи закрепили лейкопластырем катетеры и процесс повторился. Чон До приподнял койку и затолкнул под нее очередной ящик, голова мальчика медленно склонилась на бок, а он понес теплые пакеты к контейнеру. Жизнь мальчика, его настоящая теплая жизнь, буквально перетекла в эти пакеты, которые держал Чон До, словно он еще продолжал жить в них, пока Чон До не прикончил его собственноручно, бросив их в ледяную воду. Почему-то ему казалось, что теплые пакеты с кровью должны всплыть, но они опустились на дно.

Монгнан шепнула Чон До: «Подбери себе сапоги».

Чон До посмотрел на нее недоверчиво, но сделал так, как она сказала.

Тут был только один мужчина в сапогах подходящего размера. Верх был весь в заплатках, но подошва оказалась с военных ботинок. Во сне он хрипел, словно пузырьки поднимались у него в горле и лопались во рту.

– Возьми их, – велела Монгнан.

Чон До принялся расшнуровывать обувь. Его не заставили бы надеть эти сапоги, если бы не собирались дать ему еще одно мерзкое задание – он только надеялся, что ему не придется хоронить всех этих чертовых покойников.

Пока Чон До стягивал с мужчины сапоги, тот проснулся.

– Воды, – попросил он, не открывая глаз. Чон До замер, надеясь, что он снова уснет. Но мужчина заметил его. – Вы врач? – спросил он. – Тележка с рудой опрокинулась, не чувствую ног.

– Я просто помогаю, – ответил Чон До. Так оно и было, мужчина даже не заметил, когда сапоги соскользнули с его ног. Носков на нем не оказалось. Одни пальцы на ногах у него почернели и были сломаны, другие – отсутствовали, а из обрубков сочилась желто-зеленая слизь.

– Мои ноги в порядке? – спросил он. – Не чувствую их.

Чон До взял сапоги и отошел – туда, где Монгнан

поставила свой фотоаппарат.

Чон До встряхнул сапоги и постучал их друг об друга, но пальцы оттуда не выпали. Чон До поднял их по очереди, стараясь заглянуть как можно глубже, но ничего не увидел. Он надеялся, что недостающие пальцы отвалились где-то в другом месте.

Монгнан подняла треногу по росту Чон До и протянула ему маленькую серую дощечку и мел.

– Напиши свое имя и дату рождения.

«Пак Чон До» написал он уже второй раз за день.

– Дата моего рождения неизвестна, – сказал он ей.

Он почувствовал себя ребенком, когда поднял дощечку к подбородку, как маленький мальчик. «Почему она делает снимок?» – подумал он, но не спросил.

Монгнан нажала на кнопку, и когда вспышка погасла, все изменилось. Теперь он был по ту сторону яркого света, именно там были все обескровленные люди, лежавшие на койках, – по ту сторону вспышки.

Врачи приказали ему приподнять койку.

– Не обращай на них внимания, – сказала она. – Когда закончат, они уснут в грузовике, а утром поедут домой. А вот о тебе надо позаботиться, пока не стемнело.

Монгнан спросила у охранника номер барака, в котором предстоит жить Чон До. Когда он ответил ей, она записала номер на его руке.

– Обычно к нам никого не привозят по воскресеньям, – объяснила она. – Ты тут сам по себе. Главное – найти свой барак. Тебе надо выспаться. Завтра понедельник – по понедельникам охранники зверствуют.

– Мне надо идти, – произнес он. – У меня нет времени хоронить их.

Она подняла его руку и показала номер барака, написанный на костяшках его пальцев.

– Эй, – напомнила она. – Теперь это ты. Ты на моем снимке. Теперь это твои сапоги.

Она повела его к двери. Он все оглядывался в поисках портретов Ким Чен Ира и Ким Ир Сена. И запаниковал. Где же они, когда он так в них нуждается?

– Эй, – крикнул один из врачей, – мы с ним еще не закончили.

– Иди, – велела Монгнан. – Я сама разберусь с ними.

– Найди свой барак, – повторила она. – Пока не стемнело.

– А потом? Что мне делать потом?

– То, что и все, – вздохнула она и, вытащив из кармана молочно-белое зернышко кукурузы, протянула его Чон До. – Если все едят быстро, ты тоже ешь быстро. Если все потупят глаза, когда кто-то появится, ты тоже. Если они буду клеймить позором заключенного, ты будешь вторить им.

Когда Чон До открыл дверь, с сапогами в руках, он увидел лагерь, погруженный во тьму, который возвышался ледяными каньонами гигантской горной гряды, чьи вершины освещали лучи заходящего солнца. Он видел зияющие пасти рудников и унылые тени рабочих. Они толкали тележки с рудой, поблескивавшие в свете фонарей, отражавшихся в шлаковых озерах. Повсюду горели костры, отбрасывавшие оранжевые отблески на бараки, и едкий запах гари вызвал у него кашель. Он не знал, где находится эта тюрьма. Он даже не знал, как она называется.