Сын президента
Шрифт:
Они сидели и смотрели на меня. Затем Пит подвинулся.
«Лучше сядь», — сказал он.
Ночная рубашка на мне была шелковая, с кружевами. Купленная в магазинчике внизу. В этой гостинице останавливались крупные чиновники и политики, встречались там со своими любовницами и покупали такие рубашки в подарок женам, без сомнения, надеясь так или иначе связать фантазию и реальность. Настоящий шелк, настоящее кружево. Качество!
Дома я плавала нагишом в смешанной компании и не видела в этом ничего дурного. Тело есть тело, все мы, девушки, так думали в пику своим матерям — а не орудие соблазна. Грудь дает пищу младенцу или эротическое наслаждение тебе самой и твоему партнеру при подходящих условиях — и все. Прикрывай ее или обнажай — какая разница? То, что условия могут
— Сядь, — повторил Пит, — мы хотим тебе что-то показать.
Я села, и кружевная оторочка рубашки спустилась ниже сосков. Я чувствовала это, но не опускала глаза. Джо протянул руку и дотронулся до правой груди.
«Нет», — сказал Пит, и Джо подтянул верх рубашки, улыбаясь, с дружеским, понимающим и отеческим видом, сперва с правой стороны, затем с левой, пока я снова не приняла приличный в их глазах вид.
«Так-то лучше», — сказал Джо. И я почувствовала то, что они хотели дать мне почувствовать — что я беспомощна, что они могли бы изнасиловать меня, если бы хотели, но они не хотят, ведь даже для них я не больше, чем шваль. Я могла заразить их безволием или потворством своим желаниям, или любыми другими качествами, которые пенились и кипели в изнеживающем тепле моего тела — этого рассадника зла. Я существовала в женской плоти; была вместилищем для сексуальных отбросов мужчины. И поскольку, считали они, я сама это выбрала, ничем другим я быть не могла.
Американцы не придают особого значения силам, лежащим вне нашего контроля. По их мнению, каждый человек сам выбирает свою участь — и свой образ жизни. Им некогда возиться с беспомощными, потерявшими надежду, отчаявшимися. Тот, кто бредет по этому пути, тоже, видимо, сам его избрал. В рациональном рассудке нет места жалости. Меня Пит и Джо, безусловно, не жалели.
Пит хотел показать мне фотографию в вечерней газете. Дэнди в ресторане рядом с молодой женщиной. Он глядел ей в глаза и улыбался: они поднимали бокалы и улыбались. Все окружающие тоже улыбались. Друзья Дэнди и его коллеги — те, с которыми я не встречалась. «Самый молодой сенатор пьет за здоровье самой старшей дочери». Не сомневаюсь, что она спала в батистовой сорочке. И при открытом окне.
Они оставили мне газету. Почитать. Они ушли из комнаты, но я успела, когда куртка Джо распахнулась, увидеть у него под мышкой кобуру.
Я прочитала текст. Она была старшей дочерью в банкирской династии и должна была унаследовать все нефтяные миллионы своего деда. Одна из самых завидных невест Америки, так же, как Дэнди, — один из самых завидных холостяков. Эпитеты, которыми награждали Дэнди, были: «застенчивый», «многообещающий», «обаятельный», «блестящий». Она была «искрящаяся», «потрясающая» и «спортивная». Казалось, в ушах уже звенят свадебные колокола.
Впоследствии, когда я работала для Би-би-си, я попыталась добраться до источника этой вырезки, но мне это так и не удалось. Я думаю, его и не существовало, просто плод фантазии одного из агентов ФБР, с которыми были связаны Пит и Джо.
Они хотели удостовериться в том, что я знаю свое место; знаю, что меня побили, оставили далеко позади. И палец Джо на моей груди был не случаен: он сделал это намеренно, чтобы напугать и унизить меня. Казалось, им даже было заранее известно, в какой я буду ночной сорочке. Вполне возможно. Комната с самого начала была напичкана скрытыми камерами и микрофонами; с ведома или без ведома Дэнди.
Я уверена, что Джо и Пит могли обмениваться друг с другом подробностями любой своей интрижки на стороне и не видели в этом ничего особенного. Почему бы и нет — в мире, где женщины в постели четко делятся на две группы: жены и шлюхи. Возможно, если на то пошло, Дэнди был таким же. Возможно, страсть, которую он якобы испытывал, была всего-навсего пародией, близость — притворной, акт исполнялся на потеху зрителей, а мое доверие, моя любовь были просто номером в общем дивертисменте.
Как бы то ни было, к этому времени я уже достаточно напугалась. Никто не знал, где я. Пит и Джо были вооружены. Дэнди я надоела. Я могла с полной легкостью исчезнуть, и никто не узнает, не потревожится,
Той ночью Дэнди вернулся как всегда. Я ничего не сказала о фотографии в газете и сделала вид, будто верю всему, что он говорит в свое оправдание. Отчаяние толкало меня на хитрость. Я поражалась самой себе, тому, что могу улыбаться и ласкать его, словно все в порядке и он мне верит. Обман кружит голову, успешная уловка вызывает ощущение могущества. Этих эмоций было достаточно, чтобы поддержать меня — во всяком случае, на какое-то время. Скоро душевная травма из-за утраченной любви их пересилит, сильней окажется и унижение, вызванное пустой надеждой, но пока я знала одно: я в опасности и должна остаться в живых.
В ту ночь мы занимались любовью до бесконечности — я знала, как растянуть этот марафон, как завлечь Дэнди, контролируя собственную реакцию, подстегивая его. Я стимулировала желание, и его удовлетворение, и негу, и доверие. Это было нетрудно; я устроила качели: любовь — вожделение — снова любовь. В результате он выбился из сил, я нет. Он уснул, я нет — то самое, чего я добивалась.
Бумажник Дэнди выпал из кармана брюк; он был сделан из мягкой телячьей кожи и туго набит новенькими долларами; они плотно прилегали друг к другу — не то что фунты, которые вечно старые, мятые и занимают много места. Я оставила пять долларов — на случай, если Дэнди понадобится утром такси, — остальное взяла. Надела самые скучные платье и пальто, самые удобные для ног и для ходьбы туфли. Драгоценности я оставила. Возможно, пригодятся «старшей дочери». Полезла за паспортом в верхний ящик туалетного столика — мне казалось, я клала его именно туда. Там его не было. Все потеряно, подумала я, я все равно, что мертва. Но затем обнаружила паспорт в ящике тумбочки. Я открыла его, посмотрела на свое изуродованное лицо — глаза уставились на меня в ответ — и вновь почувствовала себя самой собой, настоящей; ко мне возвратилось мужество. Жила же я раньше без Дэнди, смогу прожить без него | опять.
Джо и Пит спали, как вошло у них в привычку, в коридоре, на стоящих друг против друга кроватях.
Холодный воздух за стенами гостиницы напугал меня. Я от него отвыкла. Казалось, он был насыщен незнакомыми запахами. В лицо бил ветер. Сперва я даже не поняла, что значит это забытое ощущение. Словно пощечина, нанесенная чем-то, только не человеческой рукой. Я взяла такси до аэропорта Даллеса. Я намеревалась купить билет до самого далекого пункта, до которого хватит денег из бумажника Дэнди.
Мне повезло, денег хватило, чтобы доставить меня в Лондон, в аэропорт Хитроу. Самолет вылетал через час. И снова мне повезло: человек, занявший в салоне соседнее кресло, — из моего организма постепенно выходил адреналин, шок ослабевал и ушибы тела, и души, и сердца становились все чувствительней, — человек этот был Хомер.
16
До того, как я ослепла, я иногда садилась и глядела, ради чистого удовольствия, па то, как кружится белье за стеклом стиральной машины. Гляди-ка, вот она, рубашка Лоренса в красный горошек, самым удивительным образом переплетенная с другими знакомыми вещами, более бледной расцветки. А вот мои белые кружевные трусы! Как они туда попали? Вода, конечно, слишком горячая, рубашка Лоренса покрасит их в красный цвет. Я могла увидеть драму в стиральной машине, найти радость там, где ее не видят другие, — просто в освобождении от домашней, такой тяжелой и нудной работы, от необходимости тереть и скрести, поднимать и выжимать.