Сын президента
Шрифт:
Некоторое время Изабел молчала.
Доктор Грегори тоже.
— Понятно, — наконец сказала она. — Начать с того, что у меня никогда не было настоящего дома, поэтому я теперь думаю, что я не имею на него прав. У меня никогда не было отца, поэтому какая-то часть меня считает, что мне лучше обойтись и без мужа. Вот почему оба они кажутся мне нереальными. Подсознательно я стараюсь избавиться от Хомера. У меня к нему двойственное отношение. Какая-то часть меня чувствует, что я слишком хороша для него, и я пытаюсь его отвергнуть. Я не хочу, чтобы он был отцом Джейсона. Все
— «Безумна», пожалуй, слишком сильное слово, — любезно сказал доктор Грегори.
— Хомер пытался все это мне объяснить, но я не желала и слушать. Я во что бы то ни стало хотела назвать другого отца, и Дэнди Айвел вполне подходил для этой роли.
— Верно. — Доктор Грегори издал короткий звук, принятый ею за смех: что-то вроде «куд-ку» — прерванное на середине кудахтанья.
— Что теперь случится? Иллюзия рассеется? Когда я взгляну на Джейсона, я увижу Хомера, а не Дэнди в его глазах? И когда холодное тело Хомера внедрится в мое, я перестану вспоминать излучаемое Дэнди тепло?
— Хомер кажется вам холодным? — Это, видимо, заинтересовало доктора.
— Если я так сказала, вероятно, да.
— Температура тела одного человека почти не отличается от температуры тела другого. Ваше ощущение чисто субъективно. Бедный Хомер.
— Да, — сказала Изабел, — бедный Хомер.
— Когда вы чувствуете, что на вас находит паранойя, — сказал доктор Грегори, — а именно так называется болезнь, которой вы страдаете, весьма неприятная болезнь, относитесь к ее симптомам так, как вы относитесь к физической боли: ждите, пока они пройдут. А они пройдут.
— Вы меня почти убедили, — сказала Изабел, — только понимаете, другие люди тоже видят у Джейсона сходство с Дэнди Айвелом. Как насчет этого? Я сама это слышала.
— Вам кажется, что слышали, — сказал доктор Грегори. — А это могут быть ваши внутренние голоса в такой форме.
— У меня действительно под глазом синяк?
— О, да. — Снова смех — оборванное кудахтанье.
— И это сделал Хомер?
— Полагаю, что да. Я бы и сам, наверное, вас ударил в подобных обстоятельствах.
— Значит, завтра я, возможно, не смогу вести программу.
— На мой взгляд, — сказал доктор Грегори, отнюдь не сочувственно, — это последняя из ваших забот.
Изабел опять не успела забрать Джейсона вовремя. Когда она подходила к школе, навстречу ей попадались последние матери с детьми. В школе Джейсона не оказалось, ни в раздевалке, ни в классной комнате. В нарастающей панике она металась по пустым классам и коридорам, крича: «Джейсон! Джейсон!», слыша лишь эхо в ответ. Ее сердце застыло от ужаса. Детские рисунки насмехались над ней со стен; незаконченные столбцы цифр — с грифельных досок на партах. В тихой комнате раздавалось лишь сопение морской свинки, участницы программы «я учусь всех любить».
— Джейсон! Джейсон!
По коридору навстречу ей чуть не бежала миссис Пелотти в оранжевой накидке,
— Миссис Раст, что вы здесь делаете? Занятия давно закончились.
— Я потеряла Джейсона. Я не могу найти Джейсона.
— Его забрала ваша соседка. Вы предупреждали меня об этом утром. Что с вами такое?
Она дала Изабел коньяка из медицинского шкафчика.
— Так или иначе, — сказала миссис Пелотти, — вы пришли слишком поздно. Я бы очень сердилась, если бы бедному маленькому Джейсону пришлось так долго ждать. Но раз его забрали, все в порядке.
— Я надеюсь, вы не занесете в карточку Джейсона, — сказала Изабел, — что у него мать — невропатка.
— Если я это и сделаю, — сказала миссис Пелотти, — то лишь для пользы Джейсона, а не в упрек вам. Мне очень жаль теперешних мам. Они теряют своих детей из-за современной системы образования. Я часто вижу, как они блуждают по школе в поисках детей, думая, что потеряли их, в то время как дети благополучно находятся в другом месте. Но я очень устаю, и мне мерещится невесть что.
Изабел нашла Джейсона у Дженифер. Он смотрел телевизор.
— Я велела ему смотреть сидя, — сказала Дженифер, — а не ходить взад-вперед по комнате, как всегда. Я знаю, это тебя раздражает, хотя понятия не имею, почему.
28
Пит отправился на прием к некоему доктору Олкотту, жившему в уютном домике в Джорджтауне. Доктор Олкотт эмигрировал в свое время из Англии, писал научно-популярные книги по психиатрии и вел бесконечную войну с медицинскими государственными учреждениями, которые он обвинял в косности мыслей и страхе перед химиотерапией. Доктор Олкотт говорил таким глубоким басом, что его обвинения доносились до ушей соседей, а на стенах кабинета тряслись картины. Почти на всех были нарисованы слоны, к которым доктор питал симпатию: неторопливые, разумные твари.
Пит замаскировался под журналиста. То есть снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, которую положено было носить с галстуком. Попросил у брата жены дать ему на время замшевые туфли и перед выходом из дома не побрился, не причесался и не наполировал ногти.
— Хоть бы ты почаще так выглядел, — сказала жена, когда он выходил из парадной. Это его расстроило. Она сделала себе короткую стрижку, волосы иголками торчали во все стороны. Раньше у нее была гладкая лоснящаяся прическа. Правда, описать ее он бы не смог ни тогда, ни теперь, но что думал, то сказал. Та ему нравилась, эта — решительно нет.
— О, Пит, — отозвалась жена. — В этом все дело. Ты никогда не видишь того, что, по-твоему, нормально, только то, что за пределом нормы, твоей нормы. И ты отстаешь от времени. Хорошо бы ты это понял. Ты не мог бы найти какую-нибудь другую работу?
От этого ему легче не стало. Он всегда раньше считал, что у него счастливый брак.
Пит сказал доктору Олкотту, что пишет статью о том, какую угрозу для современного общества представляют сексуальные маньяки. Он предложил заплатить гонорар за полученные научные сведения, но доктор Олкотт отказался от денег.