Сын Сарбая
Шрифт:
— Закир-ака меня перед всеми выставил и стал называть талантом…
— Выходит, если я тебе сейчас скажу, что у тебя действительно талант, убежишь и от меня?
Дардаке не убегал, но смотрел настороженно.
— Знаешь, парень, — продолжал Садык, — за то, что сегодня убежал, я тебя не осуждаю и люди тоже не осудят. Конечно, немного над тобой посмеются, но гораздо больше посмеются над председателем. А те, кто видел, как ты вырвался, уже смеялись над ним.
— Над Закиром?! — воскликнул Дардаке. — Я удрал, а смеялись над председателем?
Удивление его было таким непосредственным и сильным, что Садык даже рукой махнул:
— Эх, ты! Я ведь
— Не понимаю, — грустно протянул Дардаке.
— Так из-за чего же ты удрал? Мы все поняли так. Председатель выставил тебя, чтобы сказать: «Смотрите, какой у мальчишки талант — может запомнить каждую овцу и каждого ягненка. Вот что спасло приплод. Только это, и больше ничего. Видите, видите — все зависит от счастья, от случайности. У вас везучий председатель — если даже все плохо, находится талантливый парень и спасает сотни ягнят. А кто нашел этого парня? Кто послал отца его Сарбая на место пьяницы Мамбеткула? Я! Хвалите меня!»
Дардаке слушал, слушал и вдруг спросил:
— Садык-байке, значит, хорошо, что я убежал?
Теперь настал черед удивляться Садыку:
— Что-что?.. Ну и хитрец! Смотри, как повернул!.. Ладно, отвечу тебе. Очень хорошо, что ты убежал, но только в том случае, если последний раз. Если самый последний раз в жизни! Понял?
— Теперь понял.
— Ну, тогда давай прощаться, солдат.
Садык-байке отдал честь, а Дардаке вытянулся в струнку и опустил руки по швам. Он знал, что, если нет на голове шапки или фуражки, руки к виску подымать не положено.
ГЛАВА IV
Сарбай прилег, опершись на локоть, и, приглаживая ладонью невысокую ярко-зеленую сочную траву, сказал присевшему против него Дардаке:
— Вот, смотри, сынок, что с нами стало.
У Дардаке не было настроения отгадывать, что намерен выразить своим жестом и многозначительными словами отец, и он прямо спросил:
— Наверно, хочешь привести пример, да?
— Эх ты, потомок униженных, думать не любишь! Еще раз говорю: смотри, что с нами было и что стало. — И опять Сарбай, прижав рукой траву, отпустил ее.
Травинки медленно, как бы нехотя, распрямлялись, подымались к солнцу. Прошла минута, и снова как ни в чем не бывало ожила, зашевелилась на ветру сильная молодая трава.
— Ну и что? — заупрямился Дардаке.
— Позавчера перекочевали сюда. Траву топтали мы, топтал скот — неужели не видел, как смялась? А вчера, благословение небу, пролился обильный дождь. И вот вся трава, что была измята, поднялась, живет… Разве не правда, что и мы были точно так смяты и придавлены? Активисты колхоза явились к нам, грозные, строгие, напугали. А потом? Потом они добрым словом и похвалой зажгли в нас потухший было огонь, воскресили затоптанную душу. Вот тебе и отгадка!
Благодушие отца радовало Дардаке. Было приятно, что он полеживает и рассуждает. В глазах его доброта и сытость. Что такое здоровье старого человека? Старому надо, чтобы тихо шелестела вокруг него спокойная песнь жизни — песнь похвалы. Вот уж три дня, как приезжал сюда с комиссией усатый Закир. Вот уж пять дней, как перекочевали они в другую долину, а отец все смакует радость, вызванную приездом председателя и его похвалой.
Ничего не сказав, только улыбнувшись отцу, поднялся Дардаке и оглядел стадо. Те самые овцы, что зимой до корней выедали, не оставляя ни одного стебелька, сухой подснежный ковыль, теперь топчут зеленый луг, перебегая
— Эге-гей! Чой! Проклятые зазнайки! Разбег'aетесь, оставляя прекрасный корм! А ну, кому говорят — чой!
В последнее время овцы научились подчиняться крику Дардаке, останавливались. А почему? Да потому, что не просто он кричал. Вот что следовало за его криком: огромный пыльно-серый лохматый волкодав поднимался, рычал и лениво бежал вокруг отары, сгоняя разбредшихся овец. Пробежав круг, пес подходил к Дардаке, заглядывал ему в глаза и, вздохнув, ложился у его ног.
Горы так ярко зелены и так плотно укрыты цветущим ковром трав, что кажутся волнами беспредельного океана. Высокие ледяные пики будто паруса в этом океане. А если вглядываешься в то пространство, что лежит под ногами, видишь, что океан этот не одноцветен. Желтеют лютики, шевелят своими седоватыми, похожими на крылышки бабочек лепестками трилистники, синеют шемюры, а местами вздымают к небу острые, как ножи, листья дикие ирисы. Стоит подняться вон на тот хребет — за ним, на широкой долине, разбросаны цветущие тюльпаны. Ярко-красные, с желтыми точечками посредине. Вся эта непостижимая красота и есть пастбище… Дардаке усмехнулся. Вот ведь как: и горы, и долины, и цветущие поляны — всего лишь хозяйство чабана. Может быть, это и называется счастьем? Все то, что тут происходит, — и то, что брюхо овец заметно раздулось, и что кудрявые ягнята, тряся круглыми, как хлебцы, курдючками, бегают и скачут и, если хотят молока, тычутся в полное вымя матери, а если не хотят, рвут траву молодыми зубами…
Рос и Дардаке. Сам себя не узнавал. Все реже вспоминал школу и школьных товарищей. Но не всех он забыл. Кое-кого он рисовал в своей памяти чаще, чем зимой, гораздо чаще.
Вот что случилось однажды.
Ранним утром, когда на листьях травы еще поблескивала роса, когда и овцы и ягнята весело и жадно хрупали влажную, сочную растительность, а солнце, явившись в просвете между гор, окрашивало все оранжевым лучом, именно в это раннее время в той стороне, откуда светило солнце, появился всадник. В руке он держал повод второй лошади, на которой сидел еще кто-то, но кто, пока было невозможно разобрать.
Дардаке прижал ко лбу ладонь, но и это не помогло. Солнце стояло еще так низко, что нельзя было защититься от его лучей.
Так кто же все-таки эти всадники?
Вроде бы должен приехать Садык-байке. А кого привез с собой? По мере приближения стало заметно, что второй всадник что-то уж очень ярко разодет. Но вот первый спешился… Нет, не Садык, заведующий фермой куда выше.
Ой-е! Этот маленький, сухонький — он заранее спешился. Так теперь поступают разве только глубокие старики. Да, только они соблюдают давний обычай, полагая, что оказывают хозяину особое уважение, подходя к дому его пешком.
А второй всадник? Да какой же это всадник! Это женщина… девушка… девочка.
Дардаке полетел как ветер. Только шагах в двадцати опомнился и остановился. Стоял и молчал. Так, наверно, каменный столб стоит. Вот только вряд ли бывает, чтобы столбы сами собой покрывались краской…
Правду говоря, Дардаке думал, что взорвется. Но ничего такого не случилось, ничего особенного с ним не произошло. Он узнал Зейну, и Зейна узнала его. Он успел заметить, что на ней поверх платья зеленая бархатная жилетка. И еще успел заметить, что глаза ее смотрят на него удивленно и в то же время радостно. И тут, забыв, какое обещание дал совсем недавно командиру своему Садыку, Дардаке опять убежал.